Иная судьба. Книга I
Шрифт:
… и полусотней солдат в придачу. Временно, конечно, однако… хорошо известно, что доброе слово, подкреплённое двумя-тремя выстрелами из доппельфаустера, куда убедительнее, чем просто доброе слово.
Глава 7
Поспешая и оглядываясь — не видит ли кто — Марта пробиралась к знакомому просвету в живой изгороди. Она хорошо помнила просьбу нового друга — никому о нём не рассказывать, а потому не хотела привлекать к себе внимание. Кто их знает, этих садовников, где они прячутся. Увидят — замучают вопросами: куда это вы одни, госпожа, да не проводить ли вас, да не желаете шаль, в парке прохладно, да не застудите ножки… Впрочем, это не садовники, это Берточка с Гердой над ней так ворковали. Как будто не белый солнечный день на дворе, и она сахарная, чтобы растаять при первых капельках возможного дождя, или её унесёт порывом ветра… Еле отбилась.
Ей так хотелось поговорить со «своим» герцогом, чтобы он сам рассказал бы, чего от неё ждёт, как она должна себя вести, что делать… Да просто сидеть рядом, слушать, млеть от того, что кумир с ней разговаривает… Но утро не задалось. Сразу после завтрака сухопарый бровастый секретарь прорвался через заслон дворецкого и матушки Аглаи с нижайшей просьбой от городского суда: посетить сегодня заседание, ибо уже три дня откладывалось решение по нескольким весьма важным делам, требующим непременного высочайшего присутствия. Его светлость всю неделю был занят поисками пропавшей супруги, отложив государственные дела, но теперь, когда поиски столь благополучно разрешились…
— Прости, дорогая, — вздохнул Жильберт д'Эстре, который в предвкушении приятного разговора с милой жёнушкой уже рисовал себе в уме прелестные радужные перспективы и совсем при этом забыл об общественном долге. — Дела… Постараюсь вернуться пораньше. Не скучай.
Его светлость даже не подозревал, что положил начало традиционнейшей мужской отговорке…
Конечно, Марта огорчилась. Но не проситься же, как маленькой, взять себя с собой! Поэтому она лишь понимающе улыбнулась. И мило покраснела, когда на прощанье герцог нежно поцеловал ей руку, задержав в своей руке, словно и ему не хотелось расставаться. Марте оставалось лишь посмотреть в окошко на его отъезд, на то, как красиво потряхивают плюмажами из страусовых перьев лошади, как солнце весело скачет на стёклах кареты, как ловко вскакивают на запятки слуги в ливреях, расшитых витыми шнурами… Было очень красиво. И грустно.
Марта печально поглядывала вслед удаляющемуся солнечному пятну, когда его вдруг заслонил небольшой аккуратный возок. Он завернул, к немалому удивлению девушки, не к парадному входу, а к боковому, и чтобы рассмотреть, кто это там пожаловал, Марте пришлось почти наполовину высунуться из окна. Из распахнувшихся с обеих сторон дверок высыпались одна за другой, как горошины, четыре разнаряженных дамочки — одна ну очень уж красиво одетая, остальные попроще. Старшая, очевидно главная, звонко хлопнула в ладоши, и подскочившие слуги шустро начали доставать из багажного отделения возка какие-то тюки, рулоны ткани, круглые коробки… А через несколько минут матушка Аглая отвлекла «госпожу Анну» от этого увлекательного зрелища и радостно сообщила, что приехала сама Бланш, лучшая в Эстре модистка, и не желает ли её светлость заказать себе у неё что-нибудь, гардеробная ведь пуста, совершенно…
И началось…
Через два часа Марта изнемогла. Её утомил повышенный к ней интерес и бесконечные вопросы, предложения, уговоры, а от щебета модистки и её «девочек» она едва не угорела. Время еле-еле двигалось к полудню, а девушке казалось, что прошла целая вечность. Она не привыкла ни к праздной болтовне, ни к такому бессмысленному, с её точки зрения, времяпровождению. Её раздевали, одевали, крутили, вертели, снова переодевали…
И зачем человеку столько платьев, спрашивала себя Марта, уже привычно подбирая подол, чтобы не цепляться за валежник, который на старой половине парка никто не подбирал. Зачем столько-то? Сама-то она еле-еле отбилась от предложенного «скромного» наряда, который ей хотели оставить, как образец — чтобы, дескать и господин герцог поглядели, и отвоевала себе простенький наряд горничной, заявив, что желает пройтись по старому парку, а там полно сучков и колючек, нужно что попроще.
У неё только одно тело, в конце концов, продолжала она мысленно, а всего, что собралась пошить госпожа Бланш, в жизнь не переносить! Обычные платья, конечно, нужны, два-три, но не десяток же! И зачем при этом ещё и несколько утренних нарядов, несколько вечерних — неужели знатные дамы только и делают, что переодеваются? А когда же им… работать? Он неожиданной мысли девушка споткнулась. И рассмеялась. И впрямь, смешно, кто же их работать заставляет! Вот, наверное, день-деньской из одного туалета в другой перепрыгивают, так время и проводят в праздности. А попробуй каждый раз, расшнуруй, зашнуруй… По пять-шесть юбок напяль, да две верхние, да воротник пристегни, да лиф поправь…
Маркиз, шествующий впереди, как и в прошлый раз, неодобрительно оглянулся. То ли не одобрял Мартиного смеха, то ли торопился к даровому угощению, а она его задерживала…
Да, с первым же лифом вышла неувязка. Марта поначалу подумала, что на него не хватило материи: низкий вырез слишком уж открывал грудь. Девушка всё пыталась подтянуть край повыше, пока госпожа Бланш не объяснила ей снисходительно, как маленькой, что, мол, м о д а, и все так носят. Это что же, и ей так оголяться? Марта задохнулась от возмущения и заявила, что, хоть и м о д а (слова такого она раньше не слыхала, но смысл поняла) — а она подобного бесстыдства в жизнь не наденет. Ещё чего. Смысл тогда — прикрывать ноги и попу, а верх выставлять напоказ? Да и куда в таком виде пойдёшь? Ни на улицу, ни в церковь… Тут девушки-горничные зафыркали, а госпожа Бланш тонко этак улыбнулась и объяснила, что именно так и ходят, причём все, понимаете? Все! Девушка представила, как по ней начнут скользить нескромные взгляды, вроде тех, что пастор Глюк иногда бросал на поротых, едва не облизываясь, или какими провожали её на ярмарке некоторые нетрезвые мужики — хорошо, не приставали, дядя Жан глаз с неё не спускал, а с кузнецом — ого-го, шутки плохи! И покачала головой.
— Я такое носить не буду, — сказала тихо, но твёрдо. — Это только мужа позорить — выставляться перед всеми.
И дёрнула шнуровку. Снимайте, мол.
Госпожа Бланш так руками и всплеснула.
— Как же так, ваша светлость? Так ведь… Вы всегда лучше всех одева… — Матушка Аглая заехала ей локтем в бок, и мастерица, спохватившись, ловко перескочила на иное. — У вас такие плечики, такой бюст, такая кожа — изумительной белизны, грех не похвастаться!
— Зачем? — не поняла Марта. И тут до неё дошло, почему о столичных нравах женщины в их селении судачили шёпотом, с оглядкой на молодых девиц. Одни развраты в этом Эстре, говорят, да ещё какие… Что ж, ежели даже благородные дамы так забываются, что полуголыми ходят — ничего удивительного… Она дёрнула плечом, с досадой посмотрела на себя в зеркало, принесённое из гостиной — ну да, было на что глянуть, но в новом облике вдруг ощутила что-то нехорошее, п о р о ч н о е, как будто с той стороны отполированного стекла глянула на неё другая женщина, старше и… распутнее. Нет. Она не хочет на неё походить.
— Пожалуйста, — терпеливо сказала Марта, — не нужно ничего такого. Как-то странно получается: у меня ночная сорочка скромнее ваших дневных и утренних платьев. Неужели ничего нельзя придумать? Или вы для всех шьёте одинаково?
Сама не подозревая, она нанесла болезненный удар по самолюбию гостьи, ибо нет ничего досаднее для настоящей мастерицы, чем копирование. Госпожа Бланш вздохнула с досадой. Ну что ты скажешь! Она-то надеялась, наконец, выйти из тени вездесущего мэтра Оноре, у которого одевались лучшие заказчицы Эстре… Да и бывшая госпожа Анна, которая, как теперь говорят, была самозванкой. И все старались ей подражать.
Модистка задумалась. А ведь и эта скромница будет у всех на виду, и никто не посмеет шушукаться и хихикать по углам, это не какая-нибудь занюханная провинциалка, а герцогиня. Оденет она парик — вся знать вырядится в парики, начнёт усердно посещать храмы и богоугодные заведения — и все дружно откроют молитвенники. Ох уж, этот свет… А не сыграть ли на контрасте? Эта девочка-герцогиня скоро начнёт появляться на людях, она красива, обаятельна, тотчас обзаведётся толпой обожателей… и обожательниц, особенно юных девиц, уж они точно станут копировать её во всём, даже в мелочах. К вящей радости матерей, а особенно отцов, которым, положа руку на сердце, не по душе поветрие на чересчур откровенные декольте, пришедшее из самой Лютеции.