Иная судьба. Книга I
Шрифт:
Старый барон сироте посочувствовал. Выразил некоторое недоумение, поскольку кое-что о происхождении юного Жана знал: самую малость, но достаточную, чтобы удивиться выбранному пути. Предложил пойти в оруженосцы к одному из своих сыновей, да к тому времени парень насмотрелся, знал, что у стремени каждого рыцаря идёт грызня и выбивание зубов за почётную должность… Зубы хотелось поберечь для чего-то более стоящего, чем подавание копья и чистку чужих коней да доспехов. Не его это было дело, не его. А вот если бы всё-таки господин барон замолвил словечко перед мастером Тибо… Барон пожал плечами, но… что ж, в таком возрасте мальчик достаточно большой, мужает, и сам должен знать, чего хочет от жизни. Сиротам помочь хотелось, и в то же время — так, чтобы эту помощь не расценили превратно. И без того поговаривали, что слишком много внимания он уделяет скромной вдове — то пошлёт людей перекрыть крышу на домике, то в неурожай поможет с хлебом, то ребятишкам подарки пошлёт к Рождеству… Приходилось сдерживать собственные добрые порывы, а то уж сыновья время от времени хмурились и намекали: не надумал ли отец им безродную мачеху в дом привести? Сиротам хотелось помочь, но так, чтобы подмоги этой хватило надолго. Хочет в оружейники? Отлично. Станет мастером при Гильдии, осядет в столице, выпишет сестрёнку к себе — и куда как с добром. Глядишь — обеспеченным человеком станет, без дворянского звания тоже люди живут неплохо… А маленькая Мартина пусть пока в старостином семействе поживёт, чтобы никто в отсутствии брата не обидел. У них три дочери, сыновей нет, приставать некому будет, а чтобы со стороны никто не позарился — об этом барон позаботится.
Добр и справедлив был старый барон. Жаль, сын не в него норовом пошёл…
И когда через несколько лет не вышло у Жана со званием Мастера, и вернулся он в Сар — барон только головой покачал. Не говорил: «Я так и знал», а только подумал-подумал… и вынес юному Дюмону несколько бумаг, кои оставлены были у него на хранение ещё Жанной. Барону женщина доверяла больше, чем хлипким стенам деревенского дома, а потому — вверила ему самые важные документы, касающиеся её детей. «Тебе надо вернуть дворянское звание, сынок», — отечески посоветовал де Бирс. — «Плюнь на Гильдию и иди на службу герцогу либо королю, там такие нужны — молодые, безземельные, нуждающиеся в деньгах… Ну да, военная служба опасна, зато такой, как ты, многого достичь сможет. А погибнешь…» — Барон подавил вздох. «На всё Божья воля, но хоть сестре пенсию оставишь, будешь ей кормильцем, пока замуж не выйдет».
А потом пришло лютое время неурожаев и бескормицы, мора и всяческих казней небесных. Но Жан и Мартина были вместе, были живы, а значит — счастливы. Годы обучения даром не прошли, из Жана получился довольно хороший кузнец… да что там говорить — великолепный кузнец, и с заказами к нему частенько наезжали господа из близлежащих городов. Мартина, перенявшая от матери мастерство владение иголкой и ниткой, вышивала покровы для храмов, гобелены для богатых домов, и не просто так шила, а по специальным картинам для рукодельниц-белошвеек, которые привозил ей Жан из столицы. Теперь уже язык не повернулся бы назвать их с братом сиротами: оба с уверенностью держались на ногах в нелёгкое время. На ногах — и друг за друга.
А однажды в замок приехала погостить дочь барона. Не одна приехала — с годовалой дочкой и с целой свитой провожатых, поскольку нехорошо и опасно было путешествовать молодой женщине без сопровождения: чем голоднее было в округе, тем чаще пошаливали разбойники. И не прошло и недели после приезда шумной кавалькады, как, вернувшись однажды к вечеру из Эстре, кузнец с замиранием сердца увидел златогривого жеребца у своей коновязи.
Юноша годами ненамного старше Жана, сидел в почтительном отдалении от Мартины и держал на разведённых руках ворох пушистой пряжи. Сестра, не торопясь, сматывала клубок, молодой человек, когда нужно, чуть опускал пальцы, давая ход проворной нити, и взирал на мотальщицу с немым обожанием. Да и та… Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: теперь в сердце девушки кроме Жана появился ещё один мужчина. Тот самый, с волосами такого же чистого золота, как грива коня, смирно поджидающего во дворе. «Жеребец!» — с бессильной злобой подумал Жан неизвестно о ком…
Заметив хозяина, юноша, не прерывая своего важного занятия, встал и почтительно поклонился. Редко кому удалось бы не выглядеть смешным — в расшитом золотом и украшенном жемчугами и кружевом камзоле и с распяленным мотком пряжи в руках, но этому, похоже, удавалось всё. Гневный оклик так и не сорвался с губ кузнеца. Он сдержанно поздоровался… и снова посмотрел на сестру.
Та вспыхнула от смущения и радости и бросилась к брату на шею. И радостно хлопотала, собирая на стол, как обычно при его приезде. Ни отводимых глаз, ни стыда, ни страха… Жан знал её как самого себя и поэтому — вздохнул с облегчением. Похоже, того, чего он так в первый момент испугался, не произошло. А раз так… с красавчиком он как-нибудь справится.
Его звали Артур, и был он вовсе не в свите приезжих, а привёз письмо для кого-то из гостей. Да вот, проезжая через деревню, остановился воды напиться, буквально час назад… Час? Молодой человек в ужасе выглянул в окошко, уловил первые лучи заката и поспешил к выходу. Причина задержки была ясна, но не объяснишь же её адресанту, а письмо срочное…
А на следующее утро Мартина, отправившись в лес за земляникой, услышала ржание, топот — и прямо на неё выскочил из зарослей знакомый златогривый конь, изрядно потрёпанный и без седока. Увидав девушку, шарахнулся было, но потом подошёл, дрожа… Мартина тоже затряслась от страха, но жеребца перехватила за уздечку и привела прямёхонько домой.
Выскочивший из дому в одних штанах, босиком, Жан оценил увиденное в один момент. Вырвал пучок травы, сунул в ведро с водой, подставил коню. Умное животное, хоть и сгорало от жажды, однако было вынуждено отгонять губами травинки, а потом уже пить. Жёстко, зато не застудится… Дав жеребцу напиться и успокоиться, кузнец безжалостно потянул его обратно в лес.
И угадал. Верный конь привёл прямиком к хозяину, сброшенному в лесной овраг и отделанному так, что смотреть страшно. В чём только душа держалась… Не было даже речи о том, чтобы взгромоздить это бесчувственное тело в седло, и, покачав головой, кузнец отправился за волокушей. А по дороге хорошенько подумал, и привёз не волокушу, а телегу с сеном, которым и закидал измордованного посыльного. Ещё неизвестно, кто его так отделал. Татей именно в их округе вроде не водилось, а парень прямиком в замок направлялся, с известием… может, неугодного гонца так приветили? Когда два часа спустя к ним в дверь стукнул лизоблюд от управляющего, стал выпытывать, нет ли никого чужого — Жан убедился, что был прав. И от души порадовался, что сразу, едва войдя в дом, потащил раненого на чердак. Мартина совсем недавно замыла кровь с лестницы, ступени ещё не высохли… А чудо-конь, умница, дрожал на конюшне, и молчал, хоть бы раз всхрапнул, пока недобрый человек во дворе мялся, гляделками зыркал туда-сюда.
…Парня не только отдубасили, но и порезали. Пришлось звать бабку-знахарку, та промыла раны горячим настоем зверобоя, послала Мартину за болотным мхом для повязок, что можно — зашила. Гонец от боли начал дёргаться, приходить в себя, Жану пришлось его сдерживать. Тут-то он впервые и увидел у него на груди золотой медальон, который потом долго хранился под наковальней… Который был украден Джованной.
Артур уставился на кузнеца ошалелыми глазами. От боли зрачки расширились настолько, что почти закрывали радужку. Раненый перевёл взгляд на Жана, на тонкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь трещины в черепице… Поднёс здоровую руку ко рту и зубами стянул с мизинца перстень.
— Отдай, — показал глазами на знахарку, вдевающую очередную, вымоченную в крепком эле, нить в иглу. — Пусть… молчит. И вы. А то… добьют…
Так вот оно всё и случилось.
Он удивительно быстро шёл на поправку. И через месяц уехал.
Обвенчавшись с Мартиной.
Оставив ей всё золото, которое так и не удосужились отобрать те, кто изображал из себя грабителей. И сняв с себя кольца, что ещё оставались, серьгу из уха, медальон с груди, пластины накладного серебра с упряжи Буцефала… В общем, оставил всё, что мог. И то, о чём пока сам не знал. Он обещал вернуться через полгода. Но не вернулся до сих пор.
И кузнецу пришлось лгать, оправдывая растущий живот сестры, про какую-то несчастную любовь к молодцу из соседней деревни, который обещал жениться, да был убит в недавней стычке с разбойниками… Ибо неизвестно, чем могло бы отлиться им с замужество с тем, кого новый барон приговорил к смерти. Барон, конечно, Филипп де Бирс, а по чьему ещё приказу могли убить гонца?
Вот, собственно, и всё…
Когда малышке Марте было два года, кузнец женился. Ему вдруг страстно захотелось своих таких же малышей, да и природа брала своё — желала, чтобы рядом было крепко сбитое горячее женское тело, податливое на ласку, чтобы хоть кто-то улыбался в этом доме, чёрт его дери, потому что, чем дольше Мартина ждала, тем больше становилась нелюдимее и угрюмей, совсем как их мать… Жить хотелось. Нормально, по-человечески. Поэтому, когда встретил в ожившем Роане бывшую свою зазнобу, к тому времени овдовевшую, даже порадовался: ну и пусть, что с двумя дочурками, даже лучше: будут Марте старшие подружки…