Иная. Песня Хаоса
Шрифт:
— Ой, а девочка-то бедная наша где сейчас? — встрепенулась мать, привычным движением передавая малыша дядьке Крашу.
— Да ведь ее добрые люди угощали. Поди все еще там, — пожал он плечами.
— О кем речь? — недоумевал Вен Аур.
— О дочке младшей жены, — отмахнулась мать и вылетела из избы быстрее, чем Котя успела остановить ее. Но вернулась достаточно скоро, мягко подталкивая через порог тощую замарашку, которая вела себя не по годам наивно и от смущения сосала чумазый большой палец левой руки. Теплых рукавиц ни на ком из скитальцев не обнаружилось.
— Так, заходи милая, не робей, все хорошо, — успокаивала ее мать. И Котя узнала одну из дурочек-близняшек, оставшихся от средней жены. Видимо, после рождения сына у матушки та на какое-то время превратилась в меньшую.
«А где же остальные? Может тоже по городу милостыню просят?» — подумала Котя, уже не представляя, как все скитальцы поместятся в их тесной избе. Но отказать бы односельчанам не сумела. Разве только Вен Аур недовольно следил за дядькой Крашем, как за татем ночным. Но тот вскоре успокоился и накинулся на предложенную кашу.
— Ой, и молоко козье. Красавица-мастерица, хозяюшка, — нахваливал он, пока мать усаживала замарашку на лавку.
Котя в это время качала на руках нежданно обретенного брата. И постепенно сердце ее наполнялось радостью столь великой, что готово было разорваться. Но вскоре его забрала мать, чтобы покормить грудью и убаюкать.
Вен Ауру поручили срочно растопить баньку, чтобы не принести в избу какой хвори. Котя же подыскивала подушки да одеяла. «Нам и медвежьей шкуры хватит», — рассудила она. Им и правда больше ничего не требовалось на лавке. Остальные предметы утвари постепенно сами возникли в доме как подношения или примеры рукоделия.
— Кровинушка, ты нам вместе стели. Краш и я… — мать потупилась. — Духами освещены теперь. Пока шли до града, успели пожить в одной деревне, там твой брат на свет появился. Там и совершил над нами обряд друид.
Котя замялась. Значит, деревня ее совсем исчезла, пропала, была уничтожена. Предположения мучили ее уже давно: войска Молниесвета начали с Омутов, а потом шли стаей саранчи по изведанной прямой дороге.
— Матушка, а где же остальные? — осторожно спрашивала Котя, устраивая родную на лавке возле небольшой печи. Потемневшее лицо матери болезненно исказилось, из глаз потекли слезы:
— Погибли, кровинушка, все погибли. И деревни нашей больше нет. Сгорело все, ой… все сгорело. — Она судорожно вздохнула. — И изба, и утварь вся.
Ой, кровинушка… Старшую-то жену как страшно убивали, как страшно! А сыновей ее… Старшие вместе с остальными мужчинами за оружье схватились. Младшие в хлеву задохнулись в пожаре. Их там закрыли, умыкая лошадей… Ой, беда-беда.
— Как же ты выбралась, родная? — воскликнула Котя, трепетно обнимая и маму, и братика.
— В погребе укрылась с меньшей женой и ее дочками. Еле выбрались, когда дом рухнул, — качала головой мать. Котя поняла, что речь шла о бывшей средней.
— И где же они? — с опаской спрашивала она. К тому же от грустных речей рядом привычно разревелась близняшка.
— Да вот и все, кто остался-то. Ее девочка утонула одна. Ой… — вновь мать заплакала. — Они же, глупенькие, из деревни-то не выходили никогда. Мы как по лесу брели все вместе, от врагов-лиходеев скрывались, дорог боялись, она на полянку вроде выбежала. А там елань. И утянуло болото! Как убивалась-то меньшая. Так убивалась, что через два дня упала с кровавым кашлем. А нам ее и отпаивать нечем было — ни молока, ни меда. Ни заступничества духов. Вот и умерла она у меня на руках.
— А дядька Краш как выжил? Неужели не пошел с мужчинами?
— Пошел! — не без гордости ответила мать. — Первым пошел, да получил сразу же стрелу в ногу. Храбрый он, так бился ради нас! Все отчима твоего заслонял. Кинулся первым! Чудом жив остался, когда стрелы-то полетели, ой как полетели, а некоторые еще и зажженные… Так мы в погребе и пересидели, рану его зажимали, от рубах подолы отрывали. Где да как сгинул отчим, не ведаю даже. У духов теперь вместе со старшей и меньшой женой.
— Какой ужас, мама… Какой…
Котя заплакала, но к ней подоспел вернувшийся в избу Вен Аур, обнял жену, пока та обнимала матушку. Так они и стояли вчетвером, чудом обретенные.
— Кровинушка моя, а я ведь и тебя похоронила вместе со всеми. Сколько раз я тебя хоронила! То разбойники, то терем жениха того сгорел, то ты вовсе пропала, то осада города. Я ведь так за тебя боялась! И вот ты живая! Живая — чудо это не иначе.
— Ну, будет вам, будет, — махнул на них рукой дядька Краш, по-свойски доедая кашу: — В баню надо идти, а не обниматься, не то будем, как дворняги шелудивые все!
Его слова возвращали к реальности, заставляли что-то делать и помогать друг другу. Вновь в избе настала суета. Вероятно, соседи уже с интересом поглядывали из-за плетней, что там приключилось у кузнеца, почему ему вздумалось ночью истопить баню.
— Она теперь немая совсем? — с грустью спрашивала Котя у матери про младшую близняшку, когда пришлось в бане оттирать ее. Девочка, встретившая пятнадцатую весну, оставалась почти такой же беспомощной, как ее сводный братик.
— Как сестру потеряла, — вздохнула мать. — Блаженная. Говорят, теперь только с духами и общается.
«А я с Хаосом», — подумала Котя. И эта тяжелая мысль не покидала ее всю ночь. Она вслушивалась в дыхание людей, наполнившее избу. Звучно похрапывал дядька Краш, мать во сне тихо стонала, временами хныкал младенец, незаметно свернулась клубочком блаженная, кот со скрежетом гонял мышей. Только хозяева дома безмолвно лежали на медвежьей шкуре и обдумывали, как дальше жить. Вен Аур задумчиво смотрел в потолок, рассеяно водя пальцем по животу Коти, чинно скрытому рубахой, и рисовал на нем невидимые узоры. Она же прижималась к мужу, ища заступничества и верных ответов. Хотя прекрасно знала, что сама обязана решать и думать наравне с ним.