Иная
Шрифт:
— Она переехала к тебе?
— Не сразу. Нет, она сняла жилье в центре, возле Колониального кладбища, в доме, где, по слухам, водились привидения.
Я пристально смотрю на него и не собираюсь отвлекаться на дом с привидениями.
— Кто выиграл шахматную партию?
Глаза его делаются шире.
— Это очень хороший вопрос, Ариэлла, — говорит он. — Хотел бы я знать ответ.
Обычно папа знает ответы на любые вопросы.
— Ты догадывался, что она старше тебя?
Он пожимает плечами.
— Я не думал об этом. Возраст никогда не имел для меня особого значения.
Он встает, подходит к окну гостиной, раздвигает
— Тебе пора спать, — говорит он.
У меня еще сто вопросов, но я согласно киваю. Сегодня он рассказал о моей матери, которой я никогда не видела, больше, чем когда-либо прежде, и еще больше о себе самом.
За исключением одной вещи — правды, которую он не хочет говорить, правды, на выяснение которой я потрачу годы. Правды о том, кто мы на самом деле.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В ОТЧЕМ ДОМЕ
ГЛАВА 1
Я стояла снаружи в глубоких синих сумерках одна. Наверное, мне было четыре или пять, и я обычно не оставалась снаружи в одиночку. Ряды верхних окон представали золотыми прямоугольниками в обрамлении зеленых лоз, нижние — полуприкрытыми желтыми глазами. Я смотрела на дом и вдруг упала навзничь на мягкую траву. В то же мгновение из подвала вырвалось пламя. Я не помню, слышала ли взрыв, — секунда, и ночь наполнилась голубым и желтым светом, в небо взметнулся красный огонь. Кто-то подхватил меня и понес прочь от дома.
Это мое самое раннее воспоминание. Помню запах воздуха в ту ночь — смесь дыма с ароматом сирени — и грубую поверхность шерстяного пальто под щекой, и ощущение, будто я плыву, когда мы уходили. Но я не знаю, кто меня нес и куда.
Позже, когда я спрашивала про пожар, Деннис, папин лаборант, говорил, что мне все приснилось. А отец просто отворачивался, но я успевала разглядеть его лицо, отстраненный и настороженный взгляд, покорно опущенные уголки губ — выражение, которое мне предстояло так хорошо выучить.
Однажды, когда мне было скучно, что случалось нередко в мою бытность ребенком, отец посоветовал мне завести дневник. Он сказал, что даже про скучную жизнь интересно читать, если автор уделяет достаточное внимание деталям. Папа нашел у себя в столе толстую тетрадь в синей обложке и снял с полки «Уолдена» Торо. [1] И вручил их мне.
Так я начала писать. Но даже все детали на свете не смогли бы сделать рассказ о первых двенадцати годах моей жизни достойным прочтения. Мне говорили, что детям однообразный распорядок идет на пользу, но как раз монотонности у меня было больше всего. Поэтому я постараюсь рассказать вам только о том, что необходимо для понимания последующих событий.
1
«Уолден, или Жизнь в лесу» — роман американского писателя-утописта Генри Торо. (Прим. перев.)
С самого рождения я жила со своим отцом, Рафаэлем Монтеро, в доме викторианского стиля в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк.
Если хочешь укрыться от мира, поселись в небольшом городке, где все кажутся безымянными.
В отцовском доме было много комнат, но жили мы только в нескольких. Никто не пользовался башенкой на крыше (хотя много позже я провела там несколько часов, глядя в круглые окошки и представляя себе мир за пределами городка). От основания башни шел длинный коридор, в который выходили двери шести свободных спален. Широкая парадная лестница вела вниз, она разделялась надвое площадкой с нишей под витражным окном. На устилавшем площадку ковре были разбросаны марокканские подушки, на которых я часто валялась с книжкой или просто глазела вверх на светящиеся красные, синие и желтые стеклянные ромбы и треугольники. Витраж был куда интереснее, чем настоящее пепельно-серое небо, которое в Саратога-Спрингс только летом становится пронзительно-голубым.
Утро начиналось с прихода домработницы миссис Макгаррит. Это была миниатюрная худенькая женщина с редеющими рыжими волосами. Морщинки грусти и радости покрывали ее узкое личико примерно в равных пропорциях. Для меня у нее всегда находилась улыбка — в те времена.
Отправив собственных детей в школу, миссис Макгаррит приходила к нам и оставалась до четверти третьего, когда некоторые из ее отпрысков возвращались домой. Она готовила, убирала и стирала. Сначала она варила мне завтрак: как правило, овсянку со сливками или маслом и кленовым сахаром. Кухарка из миссис Макгаррит была так себе — каша у нее получалась пригорелая и недоваренная одновременно — и она никогда ничего не солила. Но сердце у нее было доброе.
А я чувствовала, что где-то у меня была мама, которая умела хорошо готовить. Я много знала про маму такого, о чем мне никто никогда не рассказывал. Вы можете подумать, будто я все это выдумала, чтобы компенсировать то, что никогда ее не видела. Но интуитивно я была уверена, что мои догадки верны, основаны на фактах, в которые я просто не была посвящена.
Миссис Макгаррит рассказывала, что слышала, будто бы мама, родив меня, заболела и легла в больницу. Деннис, помощник папы, говорил, что «ее забрали у нас по причинам, никому не понятным». Отец молчал. Все они сходились только в одном: мама исчезла после моего рождения, и никто из нас ее с тех пор не видел.
Однажды утром после завтрака, когда я занималась в библиотеке, почувствовала какой-то сладкий аромат, смешанный с запахом обычного крахмала. У миссис Макгаррит имелся пунктик; при глажке она щедро крахмалила всю мою одежду, а варила крахмал по старинке — на плите.
Я сделала перерыв и отправилась на кухню — шестиугольное помещение, выкрашенное в яблочно-зеленый цвет. Дубовый стол был покрыт ровным слоем муки, рядом стояла миссис Макгаррит и заглядывала в духовку громадной старинной плиты марки «Гарланд». Домработница казалась маленькой по сравнению с плитой с шестью газовыми конфорками, двумя духовками, жаровней и противнем. На одной из конфорок булькала кастрюля с крахмалом.
На столе рядом лежала кулинарная книга с пожелтевшими страницами, открытая на рецепте медового торта. Кто-то синими чернилами нарисовал рядом с рецептом три звездочки и написал: «Лучше всего получается на нашем лавандовом меде в июле».
— Что означают эти звездочки? — спросила я.
Миссис Макгаррит отпустила дверцу духовки и обернулась.
— Ари, вечно ты меня пугаешь, — сказала она. — Я даже не слышала, как ты вошла. — Она вытерла чистые руки об испачканный мукой передник. — Звездочки? Наверное, так твоя мама обозначала сложность рецептов. Думаю, четыре звездочки — высшая категория.