Иная
Шрифт:
Однажды вечером мы встретились с командой в клубе в центре городка. Место напоминало амбар, длинное здание с высокими потолками. Музыка в стиле техно отражалась от стен, мутные голубые огни освещали танцевальную площадку. Я прислонилась к стене и приготовилась наблюдать, а потом обнаружила, что танцую с мальчиком не выше меня ростом — миловидным подростком с красивой кожей и темными вьющимися волосами.
Потанцевав немного, мы вышли на задворки проветриться. Он курил сигарету, а я смотрела на небо. Ни звезд, ни луны. На миг я утратила всякое представление о том, кто я и где я. Придя в себя, я вспомнила о том эпизоде
— Ты кто? — спросил меня кудрявый мальчик, и я ответила:
— Привидение.
Он смутился.
— Пол… в смысле, Лемур, сказал, что ты вампир.
— И это тоже.
— Прекрасно. Я донор.
Я сложила руки, но глаза мои прикипели к его шее — его нежной, белокожей, тонкой шее.
— Ты возьмешь меня?
Мне хотелось поправить его в плане терминов. Хотелось поговорить с ним разумно, пожурить за игры с огнем. Но гораздо сильнее я хотела крови.
— Ты уверен?
— Однозначно.
Наклоняясь к нему, я машинально открыла рот и услышала, как он сказал:
— Ого! Да ты крута!
В тот вечер я научилась сдержанности. Я выпила ровно столько, чтобы приглушить голод. Когда я оторвалась от него, он поднял на меня глаза с расширенными зрачками, в которых плескался экстаз.
— Ты взаправду это сделала, — выдохнул он.
Я отодвинулась, утирая губы рукавом жакета.
— Никому не говори. — Я не смотрела на него. Мне было уже стыдно.
— Не скажу. — Он провел ладонью по ранке на шее и поднес ее к глазам, разглядывая собственную кровь. — Ух ты.
— Прижми ее чем-нибудь. — Я нашла у себя в кармане жакета салфетку и протянула ему.
Он прижал салфетку к шее.
— Это было восхитительно, — сказал он. — Я… люблю тебя.
— Ты меня даже не знаешь.
Он протянул свободную руку.
— Я Джошуа. А теперь я вампир, как ты.
«Нет, не вампир», — хотела я сказать, но не стала возражать ему. В конце концов, он просто играл.
Я могла бы остаться в Эшвилле навсегда. У меня было жилье, друзья (в известной степени) и добровольный источник питания. Но постепенно я начала выныривать из тумана. Наш образ жизни все больше тяготил меня; каждый день более или менее повторял предыдущий. И каждую ночь вместо сна меня поджидал тот факт, что я убила человека.
Я логически доказывала себе, что он это полностью заслужил. Уверенность, с которой он отыскал лесную дорогу, и то, как он смеялся над моим сопротивлением, убедили меня, что он и с другими женщинами проделывал то, что пытался сделать со мной. Но мой поступок в конце, чисто инстинктивный, нельзя было оправдать. Все, чему учил меня отец, восставало против того, что я сделала.
Порой я сомневалась в ценности этого образования. Какой смысл разбираться в истории, литературе, естественных науках или философии? Все эти знания не удержали меня от убийства и никак теперь не помогали. Я выжила — только это и имело значение.
В те месяцы, что я провела в тумане, сны мои были мрачны, часто жестоки, населены чудовищами, тенями и ломаными деревьями. Во сне бежала, преследуемая кем-то, кого никогда не видела. Часто я просыпалась с ощущением, что пыталась позвать на помощь, но слова не шли на язык. Иногда я гадала, нужен
Я открывала глаза в той же неприбранной комнате, забитой вещами совершенно незнакомого мне человека. Никто никогда не заглядывал проверить, все ли со мной в порядке. В такие моменты я мечтала о матери, которой никогда не знала. Но как она отнесется к тому, что у нее дочь — вампир?
Постепенно мои сновидения начали обретать стройность, словно мне снились главы романа с продолжением, ночь за ночью. Одни и те же персонажи: мужчина, женщина и некто, похожий на птицу, — двигались по темно-голубому ландшафту среди экзотических растений и изящных животных. Иногда они путешествовали вместе, но чаще странствовали порознь, и я, сновидец, была в курсе всех их мыслей и чувств. Каждый из них искал нечто неопределенное, каждому порой бывало одиноко или грустно, но все они были терпеливы, любознательны, даже жизнерадостны. Я любила их, даже не зная их как следует. Спать теперь было интереснее, чем бодрствовать, — веская причина для решения, что настало время покинуть Эшвилл.
Другой веской причиной был Джошуа. Он называл меня своей девушкой, хотя мы никогда не целовались и даже не держались за руки. Я относилась к нему как к младшему брату, временами надоедливому, но все-таки члену «семьи». Он всегда был рядом и поговаривал о переезде в дом. Я сказала ему, что мне нужно личное пространство.
Однажды вечером после ужина (порция буррито [21] для него и полпинты его крови для меня) мы в оцепенении сидели на полу у меня в комнате, прислонившись к стене. Много лет спустя я видела фильм о героиновых наркоманах, где персонажи живо напомнили мне нас с Джошуа в Эшвилле, в нашем «послеобеденном» состоянии.
21
Буррито — блюдо мексиканской кухни, лепешка с начинкой из мяса, сыра или бобов. (Прим. перев.)
— Энни, — произнес он, — ты выйдешь за меня замуж?
— Нет.
Он выглядел таким юным, сидя у стены в своих потертых джинсах, прижимая бумажное полотенце к шее. Я всегда старалась кусать в одно и то же место, дабы свести к минимуму вероятность заражения. Тогда я еще не знала, что микробы на вампирах не живут.
— Ты меня не любишь?
Глаза его напомнили мне глаза другого верного пса — Уолли, собаки Кэтлин.
— Нет.
Я обращалась с ним ужасно, правда? Но что бы я ни делала и ни говорила, он оставался рядом и получал еще.
— Но я-то тебя люблю.
Вид у него был такой, будто он сейчас заплачет, и внезапно я подумала: «Довольно».
— Иди домой. Я хочу побыть одна.
Неохотно, но, как всегда, послушно он поднялся.
— Ты по-прежнему моя девушка, Энни?
— Я ничья, — ответила я. — Ступай.
Наступила весна, и весь мир оделся зеленью. Молодая листва пропускала солнечные лучи, и ее кружевные узоры напоминали калейдоскоп, воздух казался мягким. Я поднесла вытянутые пальцы к глазам и смотрела, как сквозь них проходит солнечный свет, как пульсирует по ним кровь. Я сказала Джейн, что этот день как стихотворение. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.