Индия: беспредельная мудрость
Шрифт:
В обитель доброй славы меня не допустили,
Ты не согласен с этим? Назначь судьбу иную!
Таваиф поступили так, как советовал шейх, и у всех, кто их слышал, сердце щемило от боли. Слова Хафиза долетели и до ушей Аурангзеба; он якобы испытал неизъяснимое волнение и отменил жестокий приказ. Суфии обычно истолковывают этот эпизод как пример воздействия «колдовских чар» поэзии Хафиза, его особой мистической силы.
Отец Аурангзеба Шах-Джахан, современник Людовика XIV, правивший 30 лет, с 1627 по 1658 г., оставил о себе память другого рода: небесную мечту в камне, которая выкристаллизовалась среди тирании и жестокости, – Тадж-Махал, белую, как облако, и сверкающую, как жемчужина, надгробную усыпальницу своей любимой жены, Мумтаз-Махал. Она была для него идеалом чистоты и женственности. Родив 14-го ребенка в возрасте 38 лет, она простилась с жизнью в 1631 г. Шах-Джахан, решив увековечить ее память, построил непревзойденный мавзолей в Агре, столице империи Великих Моголов. Прообразом ему послужила
Руководил работами мусульманский архитектор Устад Иса; ему помогали Исмаил Эфенди, Касим Хан и другие зодчие. Десятки тысяч искусных мастеров из Османской импери, Ирана, Средней Азии и даже Венеции вырубали глыбы лучшего мрамора, возводили величественный купол, выпиливали ажурные деревянные решетки, сажали деревья. Из Шри-Ланки везли синий лазурит, из Египта – зеленый хризолит, из Багдада – разноцветный сердолик, из Тибета – голубую бирюзу, с Урала – зеленый малахит. Строители мавзолея 22 года возводили его стены на высокой квадратной платформе, и их кристально белый мрамор сверкал на фоне яркой зелени молодого парка, разбитого вокруг Тадж-Махала. Надгробный памятник, совершенство форм и гармония цвета, вырастал как диковинный волшебный цветок. Громадное здание, квадратное в плане, с одним большим и четырьмя малыми куполами, окруженное минаретами и вознесенное на высокую платформу в центре садов и каналов, кажется парящим над землей; недаром в Индии его назвали «облачком, отдыхающим на воздушном троне». В разные часы дня белый мрамор меняет оттенки цвета в потоках света, льющегося с неба, а ночью, в волшебном лунном сиянии, Тадж-Махал кажется ожившей мечтой или сновидением.
На другом берегу реки Джамны, где стоит этот белый мавзолей, Шах-Джахан хотел построить мавзолей для себя из черного мрамора; их должен был соединить мост. Но этому замыслу императора не дано было осуществиться: когда падишах «погрузился в глубокую бесконечность», его похоронили рядом с любимой женой. Их гробницы стоят рядом в мавзолее Тадж-Махал. «Не буду скрывать своего безграничного изумления перед этим ценнейшим цветком, этим драгоценным сокровищем, – писал К.-Г. Юнг. – Меня удивляет та любовь, которую гений Шах-Джахана сумел найти в себе и использовать как средство самовыражения. Это единственное место в мире – к сожалению, слишком незаметное и слишком ревниво охраняемое, – где красота исламского Эроса была явлена благодаря почти божественному чуду… Если мечети и гробницы Моголов можно описать как чистые и светлые, а их диваны, или помещения для аудиенции, как несказанно прекрасные, то Тадж-Махал – откровение. Тадж-Махал – сооружение совершенно не индийское. Он похож, скорее, на растение, которое могло развиться и расцвести на богатой индийской почве так, как нигде больше. Это Эрос в чистом виде: ничто здесь не является тайной или символом. Это тончайшее выражение человеческой любви».
Империя Моголов пала, в буквальном смысле слова развалившись на куски, и одной из причин этого было сознательное сопротивление индусов, своего рода религиозный национализм, восходивший ко временам более ранним, чем правление Аурангзеба. Авангардом индийского возрождения были маратхи и сикхи: именно они низвергли некогда могущественную империю, но плодами их усилий воспользовались англичане, ловко вмешавшиеся в игру и завладевшие лакомой добычей.
Но какой бы ни была политика мусульманских правителей, сближение индуизма и ислама неизбежно происходило. Особенно отчетливо оно проявилось в северном течении бхакти, стержнем которого стало выражение всепоглощающей любви как главного связующего звена между божеством и его адептом. Бхакти составило длительный этап в развитии индуизма: весь средневековый (по европейской хронологии) период был отмечен прежде всего ростом этого движения.
В проявлении своей любви к богу все люди равны, поэтому в бхакти снимались кастовые различия и оно приобретало ощутимую демократическую окраску. С бхакти был связан настоящий «взрыв» храмостроительства и установление регулярного храмового богослужения, которого не знал ведийский культ. Храмы становились местами паломничества, в них совершались многочисленные календарные и праздничные обряды. Важным проявлением культовой практики в бхакти стало гимнотворчество, поэтому с этим религиозным течением сопряжен огромный корпус поэтических текстов на местных индийских языках, которые бесспорно относятся к числу ярких и выразительных памятников религиозной поэзии. Выразительным примером ее является творчество ткача из Варанаси, мусульманина Кабира (1380–1414). В своих религиозных стихах, сочиненных на хинди, он проповедовал, что бог один, ни Рама, ни Аллах, он присутствует в сердце и требует не вражды с
В современной Индии насчитывается около миллиона последователей Кабира, объединенных в секту Кабирпантх, «Путь Кабира».
Был ли Иисус Христос в Индии?
В 1910 г. в Санкт-Петербурге вышла книга под названием «Неизвестная жизнь Иисуса Христа (тибетское сказание). Жизнь святого Иссы, наилучшего из сынов человеческих». Это был перевод с французского издания, увидевшего свет в 1884 г. в Париже. Автором книги являлся Александр Нотович, родившийся в Крыму, в Керчи, в 1858 г.
Книга еще не успела выйти в свет, как черносотенное «русское знамя», да и не только оно, забило тревогу. Еще бы! Ревнители православия усматривали в книге недопустимые «проповеди инородческих фантазий», несусветный вздор и грязный подлог. Разумеется, Святейший Синод как «Божий и Императорский страж религиозных порядков» не должен допустить выхода в свет этого клеветнического сочинения! Книга, тем не менее, увидела свет, и европейские читатели, включая русских, смогли познакомиться с интригующей находкой Н. Нотовича, путешествовавшего в конце XIX в. по верхнему течению Инда в Гималайских горах и посетившего монастыри Ладакха.
Н. Нотович писал, будто в библиотеке Хемиса, одного из буддийских монастырей, местный лама сообщил ему о любопытных манускриптах. Он рассказал, что, когда до Индии дошли рассказы о смерти Иисуса Христа, местные летописцы припомнили, будто этот самый Исса, как они называли Иисуса, жил среди них, а потом вернулся к себе на родину. Переводчик с французского отметил: «Два манускрипта, в которых лама монастыря Хемис прочитал господину Нотовичу все относящееся к Иисусу, составляли сборник различных по содержанию рукописей, написанных на тибетском языке. Эти рукописи были не подлинниками, а копиями переводов из нескольких свитков, имевшихся в библиотеке Лхассы в Тибете. В свою очередь, эти свитки были привезены из Индии, именно – из Непала и Магадхи, около 200 г. по Р.Х. в монастырь на горе Марбур близ Лхассы, где ныне живет Далай-Лама. Эти первоначальные свитки были написаны на языке пали, который некоторые ламы и в настоящее время изучают, чтобы иметь возможность делать переводы на тибетский язык».
Записки в манускриптах в большинстве своем, видимо, мы назвали бы свидетельствами или показаниями очевидцев. В самом деле, к какому другому жанру можно отнести рассказы торговцев, странствующих с караванами, которые шли из Индии? Были среди записей и предания, причудливым образом соединившиеся с местными сказаниями и сохранившие непередаваемый восточный колорит. Не будем забывать и о том, что наш путешественник не знал ни санскрита, ни пали, ни тибетского и записывал все со слов толмача. Разумеется, ни один современный ученый не сочтет подобные источники достоверными и справедливо усомнится не только в их научной достоверности, но даже и в подлинности.
Но, к счастью или к сожалению, Н. Нотович не был ученым. Он не ставил перед собой задачи устанавливать аутентичность источников и анализировать полученные сведения, а просто свел все услышанное в единое, стройное и, надо сказать, интригующее повествование, разбив книгу на 14 частей. А поскольку путешественник явно обладал литературным даром, книга получилась весьма увлекательная, и ее можно прочесть, что называется, на одном дыхании.
В четвертой части книги, где излагается история рождения Иисуса, сказано: «Когда Исса достиг тринадцати лет… он тайно оставил родительский дом, ушел из Иерусалима и вместе с купцами направился к Инду, чтобы усовершенствоваться в божественном слове и изучить законы великого Будды». В следующих четырех частях книги дано описание жизни Иисуса в Индии, этой «благословенной богом стране». Он путешествовал по Северной Индии, и «белые жрецы Брамы» учили его читать и понимать веды, исцелять молитвами и совершать чудеса. Вопреки завету брахманов, Исса проповедовал даже среди низших каст, и потому брахманы решили убить его. Но преданные почитатели предупредили Иссу, он бежал от преследователей и поселился на родине Будды, «в стране гаутамидов». После шести лет пребывания там он, «оставив Непал и Гималайские горы, спустился в долину Раджпутана».
По словам Н. Нотовича, Исса был искусным проповедником, бесспорно владеющим даром слова и умеющим убеждать слушателей, так что «слова Иссы распространялись между язычниками в странах, которые он проходил, и жители покидали своих идолов… Соседние страны наполнялись слухами о проповедях Иссы, и когда он пришел в Персию, жрецы испугались и запретили жителям его слушать». В последних частях книги, с 9-й по 14-ю, рассказывается о жизни и смерти Иисуса в Израиле.
Нет нужды объяснять, почему книга вызвала бурные споры. Высказывались самые невероятные суждения, догадки и гипотезы, а кое-кто и вообще сомневался как в подлинности книги, так и в подлинности Н. Нотовича. Знаменитый санскритолог Макс Мюллер считал, что, во-первых, русский путешественник никогда не был в названном им монастыре, а во-вторых, никакой рукописи об Иссе не существует. Ученый был не одинок в своем скепсисе; его мнение разделяли многие. Не мистификация ли все это? Да и вообще – «а был ли мальчик»?