Индийский мечтатель
Шрифт:
— Рад сообщить моему уважаемому другу, — сказал Голукнат, — что оба ученых пандита 37 — Мохан Пунчанан Бхатачарджи и Джагернат Тарка — с высокой похвалой отозвались о вашей грамматике. На завтрашнем заседании вы вполне можете сослаться на их веское мнение. Мне кажется, что вы выполнили очень полезную и важную работу.
— Благодарю вас. Это очень радостная весть для нас обоих. Разве мог бы этот труд быть успешно окончен без вашей помощи? Ни один из моих предшественников-европейцев не имел такого руководителя и помощника…
Ничто не доставляло Лебедеву большего наслаждения, чем беседа с этим человеком, от которого всегда можно было услышать глубокие и меткие суждения, почерпнуть множество полезных и интересных сведений. Еще больше любил он, когда при этих встречах присутствовала Радха. Обычно она сидела молча, занимаясь каким-нибудь рукодельем, и говорила только тогда, когда к ней обращались, да и в этом случае бывала сдержанна и немногословна. И тем не менее присутствие этой женщины придавало беседе особенную прелесть. На этот раз Радхи не было. Не удалось повидать ее и на обратном пути. Лебедев шел медленно, надеясь, что она снова покажется на веранде.
В эту ночь Герасим Степанович долго не мог уснуть, то думая о предстоящем диспуте с Уилльямом Джонсом, то беспокоясь о судьбе Патрика Деффи.
Утром он проснулся позже обыкновенного, разбуженный голосами, доносившимися с веранды. «Ага, это Сону вернулся!» — подумал он и, накинув на плечи легкое покрывало, вышел.
На веранде в соломенном кресле бесцеремонно развалился какой-то дюжий мужчина с густыми черными бакенбардами. Увидев хозяина, он приподнялся, чуть поклонился и, не ожидая приглашения, снова опустился в кресло.
— Мистер Суон, если не ошибаюсь? — осведомился он. — Желаю доброго утра, сэр!
«Где я видел эту неприятную физиономию?» — подумал Лебедев и ответил:
— Доброе утро! С кем имею честь?
— Джекобс… Джозеф Джекобс, директор калькуттского Вокс-холла, именуемого так по примеру лондонского парка, который, полагаю, вам известен…
«Конечно, я его где-то встречал, — старался вспомнить Лебедев. — И голос знакомый…»
— Что вам угодно, мистер Джекобс?
— Сейчас разъясню. В моем парке даются различные представления, в том числе и музыкальные. Слава о вашем мастерстве распространена весьма широко. Не жалея затрат, чтобы доставить удовольствие публике, хочу вас ангажировать на несколько выступлений. Предоставляю вам самому решать, будете ли вы выступать солистом или дирижировать оркестром.
— Решать не придется, мистер Джекобс, — сказал Лебедев сухо. — Мой репертуар для вашего парка не годится, да и вообще я теперь не выступаю на концертной эстраде.
— Гм… Больно вы торопитесь, мистер Суон! Я еще не успел изложить мои условия… Они покажутся вам выгодными.
— Возможно, — сказал Лебедев. — Но это ничего не изменит.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее слово, — спокойно ответил Лебедев.
Джекобс медленно поднялся.
— Ну что ж! — сказал он хмуро. — Жалею, что не удалось прийти к соглашению— В таком случае прошу пожаловать в парк в качестве гостя.
— Благодарю!
Джекобс поклонился и вышел.
— Провалиться мне в преисподнюю, — пробормотал он себе под нос, — если я где-то раньше не встречал этого субъекта!
Не прошло и нескольких минут после его ухода, как в дом вошел долгожданный Сону. Герасим Степанович радостно обнял его.
Сону рассказал, как они втроем плыли на лодке вверх по Хугли. Приблизившись к границе крошечного французского владения, они пристали к берегу. Высадиться удалось без всяких затруднений, но через несколько минут они наткнулись на английский дозор. Сержант спросил: кто такие, откуда и куда идут? Сону на ломаном языке объяснил, что они рыбаки, несут рыбу на чандернагорский базар. Для пущей убедительности он показал наполненные свежей рыбой корзины, которые они купили у старика. У сержанта не возникло никаких подозрений. Сону проводил Патрика до самого города и возвратился обратно с попутной баркой. Одним словом, все прошло настолько гладко, что даже неинтересно было рассказывать.
Лебедев очень обрадовался: все-таки до сих пор у него на сердце было неспокойно.
— Только что я встретил одного знакомого, — добавил юноша таинственно. — Пусть учитель догадается, кто это был.
— Откуда же я могу догадаться! — молвил Лебедев в недоумении.
— Может быть, учитель помнит сахиба, который на палубе корабля ударил Сону, когда учитель впервые дал ему поиграть на флейте?
— Боцман?.. Боцман Уилльямс!
Так вот кто он был, этот директор калькуттского Вокс-холла, именующий себя Джозефом Джекобсом!
IV
Радха
Голукнат Дас жил вместе с двумя своими братьями. Один из них, Рагхунат, был старше него, другой, Руплал, — моложе. Отец их, богатый бенгальский земиндар 38, оставил им в наследство обширное поместье, расположенное к северу от Калькутты, на левом берегу Хугли, крупное торговое предприятие и немалую сумму денег. Старший и младший братья приумножили свое состояние: они успешно вели оптовую торговлю тканями и давали деньги в рост. Голукнат же с юных лет посвятил себя наукам. Коммерческими делами он не занимался и жил на доходы от той доли отцовского наследства, которая ему причиталась.
Потом он стал и сам зарабатывать, получая плату от своих учеников.
Дружбы у него с братьями не было. Они мало смыслили в том, что составляло главное содержание жизни Голукната. Конечно, ученость внушала этим заурядным людям некоторое почтение; они были довольны тем, что брата ценят здешние пандиты, что богатые бабу присылают к нему в ученье своих сыновей. Как-никак, это украшало фирму, придавало ей солидность. Однако его взгляды и образ жизни казались им предосудительными.
Голукнат порицал многие древние религиозные обычаи и обряды. С возмущением говорил он об ужасных истязаниях, которым себя подвергают тупые фанатики, чтобы обрести ореол святости; о грубом идолопоклонстве, распространившемся среди народа. Осуждал бесчеловечную травлю «неприкасаемых», изуверский обычай самосожжения вдов на похоронах умерших мужей, рабство и затворничество женщин.
Подобные взгляды были еретическими. Едва ли у Голукнат Даса нашлось бы больше двух десятков единомышленников во всей Бенгалии. Слушая его рассуждения, братья и знакомые пугались, укоряли Голукната в отступничестве и безбожии.
«Нет, — отвечал он в таких случаях, — я не безбожник и сохраняю верность предписаниям дхармы. Предрассудки и суеверия, против которых я поднимаю свой голос, вовсе не являются божественными заповедями. Вы не найдете их ни в ведах, ни в других священных книгах. Все это придумано в позднейшие времена бессовестными плутами, чтобы морочить простодушных людей».