Индийский мечтатель
Шрифт:
Лебедев продолжает свой путь. Еще совсем рано, но на улицах жизнь кипит вовсю. Бойко торгуют лавки; под навесами кофеен посетители потягивают прохладительные напитки; громыхают экипажи; орут разносчики; грохот и стук несутся из мастерских оружейников, слесарей и граверов… Огромный город!
Герасим Степанович уже обжился здесь. То и дело приходится обмениваться приветствиями со знакомыми. Некоторым из них он дает уроки музыки. Теперь Герасим Степанович редко выступает на концертной эстраде. Ему не нужно ни богатства, ни артистической славы. Свободное время — вот что ценнее всего. Время для научных занятий. Музыка уже давно отошла на второй план…
Герасим Степанович проходит мимо сурового готического здания. Это Садр Дивани Адалат, иными словами — верховный суд британской Индии. Название у него индийское, а судьи — английские. Подобные сочетания здесь встречаются часто.
Носильщики в сопровождении слуг расталкивают толпу, останавливаются у подъезда суда и бережно ставят на панель роскошный паланкин, задрапированный золотой парчой. Дверцы распахиваются, из паланкина выходит пожилой высокий англичанин. Герасим Степанович вежливо снимает свою белую шапочку:
— Доброе утро, сэр Уилльям!
Англичанин отвечает небрежным кивком и важной поступью входит в здание.
Лебедев усмехается. Откуда у них это высокомерие? А ведь ученый человек! Не какой-нибудь выскочка вроде Поля Бенфильда… Да, Бенфильд был непомерно кичлив. Конечно, и остался таким. Только уж где-нибудь в другом месте, потому что из Мадраса все-таки пришлось ему уехать. Слишком много скандальных дел было связано с этой фигурой… Впрочем, не он первый, не он последний: много подобных пиявок присосалось к этой порабощенной стране…
Он стал вспоминать европейцев, которых встречал здесь. Были среди них люди порядочные, благожелательные, образованные, но почти все они поражали его своим чудовищным высокомерием по отношению к так называемым «цветным» и «черным» людям… Даже те, кто, подобно только что встреченному сэру Уилльяму, серьезно занимались изучением восточных языков, литературы, искусства, нисколько не думали о народе, который был их создателем. Только одного он знал, совсем не похожего на остальных, — это был Деффи. Жаль, что пути их разошлись!.. В течение двух лет они вели переписку. Затем — это было, кажется, в 1790 году — Патрик сообщил, что готовится тоже покинуть Мадрас, и обещал через некоторое время известить о своем новом местопребывании. После этого не было больше ни одного письма, словно человек сквозь землю провалился.
Незаметно дошел Герасим Степанович до своего дома — небольшого уютного бунгало, которое он недавно выстроил на улице Домтолла. Как всегда, у калитки встретил его верный Сону… Вот кто действительно переменился за эти годы! Худенький, диковатый подросток превратился в рослого, отлично сложенного юношу. Разумеется, он не стал белее, но его темное лицо красиво, а в глазах светится живой ум. И еще новость: он приветствует хозяина на чистейшем русском языке! Впрочем, не такое уж это чудо: если Лебедев успел за это время выучиться стольким индийским языкам, то почему бы юноше не выучиться по-русски?
— Учитель, — торопливо говорит Сону, — к нам приехал гость!
— Гость?
Лебедев недоумевает. Кто бы это мог быть? Он никого не ждет… О, вот так неожиданность! По тропинке сада навстречу ему идет Патрик Деффи.
II
Волонтер революции
Они беседовали в саду, под зеленым шатром, образованным могучей листвой баньяна, этого удивительного дерева, которое, разрастаясь, выбрасывает все новые и новые ветви, уходящие в почву, и постепенно превращается в густую рощу.
— Отчего вы не приехали сюда, если уж решили покинуть Мадрас? — спрашивал Герасим Степанович. — Ведь я звал вас!
— Пришлось отправиться в другое место, — улыбнулся Деффи.
— Куда именно?
— В Пондишери.
— Пондишери! Это ведь французская колония по соседству с Мадрасом. Что вам там понадобилось?
— Гм! — Деффи внимательно поглядел в глаза собеседнику. — Скажите, маэстро, что вы думаете о событиях, которые происходят во Франции?
— О французской революции? — переспросил Лебедев, еще больше удивляясь. — Признаться откровенно, мы здесь знаем о ней очень немного. В здешних газетах пишут всякие ужасы… Но какая связь между революцией во Франции и вашей поездкой в Пондишери?
— Вам не приходило в голову, что революционные идеи могут распространяться повсюду?
— Ах, вот что!.. — догадался Лебедев. — Да, да, это верно. Здесь, в Бенгалии, рядом с Калькуттой тоже есть французское владение — Чандернагор. Последнее время многие из тамошних чиновников и аристократов перебрались сюда. Видимо, там неспокойно. Сам французский губернатор де Монтиньи бежал в Калькутту, под крылышко англичан…
— Вот видите, — усмехнулся Деффи, — эти господа бегут из Чандернагора, а я как раз направляюсь туда!
— С какой целью?
— Есть некоторые поручения… — сказал Деффи уклончиво. — Однако прошу вас держать это в секрете. Здешние власти не будут в восторге от того, что подданный его британского величества общается с французскими «бунтовщиками». Война с Францией на носу.
— Вы думаете? Мне казалось, что англичане собираются воевать с Россией…
— Нет, повидимому, с Россией все уладится. Теперь у ваших и моих правителей появилась общая забота. Французскую революцию одинаково ненавидят в Лондоне и в Петербурге.
Лебедев помолчал.
— Можете не беспокоиться, — сказал он наконец, — никто не узнает ни о нашей беседе, ни о ваших намерениях.
— Не сомневаюсь, — просто сказал гость. — Иначе не сидел бы здесь с вами… Послушайте, маэстро, не хочу навязывать вам мои взгляды, но… Не верьте газетам — ни местным, ни лондонским! Они нарочно чернят французский народ, клевещут на его вождей. Поймите: английские тори 31 трепещут от страха: а вдруг революционная зараза проникнет на британские острова или — еще хуже — в колонии!.. И, ей-богу, это не лишено оснований. Провалиться мне в преисподнюю, маэстро, если этого не случится!