Индийский мечтатель
Шрифт:
Лебедев боялся пошевелиться, чтобы не нарушить очарования этой картины. Он смотрел и размышлял… Вот сидит он здесь, у ног каменного истукана со слоновьей головой, — русский человек, забредший по воле пытливой своей натуры за тридевять земель…
Перед ним тропическая Индия. Все здесь непривычно: огромные, сказочные деревья, густой теплый воздух, насыщенный пряными ароматами, пагоды, облитые розовым светом заката, темнокожие обитатели с их странными обычаями. И все-таки это не какая-то другая планета — это земля!.. И люди, несмотря на цвет их кожи и верования, такие же, как повсюду на земле. Подобно ярославским мужикам, они трудятся не покладая рук, борются со стихией. Окончив работу, они возвращаются тихим теплым вечером к своим очагам и отдыхают в кругу семьи. И, увы, так же, как повсюду, эти простые, мирные люди обречены на нужду и лишения, а плоды их труда забирают другие — знатные и могущественные господа…
Солнце зашло, сразу стало темно. Долина опустела. Лебедев спустился с холма и медленно пошел к мерцающим огонькам селения. Это была последняя ночевка на майсурской земле. Путешественники расположились в единственной, довольно просторной деревенской гостинице. Других постояльцев здесь не было, тем не менее сельский котвал 28 пришел предупредить, чтобы парии не ели и не спали в помещении, иначе гостиница будет осквернена.
Музыканты отнеслись к этому равнодушно; они были люди неприхотливые, к тому же ночи стояли теплые.
Не доходя до шултри, Герасим Степанович встретил Сону.
Обеспокоенный долгим отсутствием учителя, мальчик пошел на розыски. Лебедева ждал ужин: вкусные чапати и печеные бананы. Музыканты уже поели и уснули, утомленные дорогой.
Ужинали втроем — Герасим Степанович, Деффи и Сону — под открытым небом, сидя на разостланных прямо на земле цыновках из кокосовой коры.
— А где Кавери? — спросил Лебедев.
— Она в тонга. Наверно, уже спит.
— Нет, — заметил Деффи, — вон она, там!.. Я вижу ее белую сари.
— Отчего бы ей не поужинать с нами? — предложил Герасим Степанович.
Сону сделал отрицательный жест. Женщине не следует есть вместе с мужчинами.
— Почему? — спросил Лебедев. — Закон?
— Да, таков закон. Женщина готовит мужчине пищу и подает ее. Но ест она после него — в обществе женщин или одна.
Лебедев рассердился. Если исполнять подобные законы, тогда, значит, правы и те, кто обрек миллионы людей на горькую участь «неприкасаемых»?.. Может быть, Сону это считает правильным?
Мальчик сказал:
— Если сахиб приказывает, то…
— Да не в приказе дело! — прервал его Герасим Степанович. — Нужно, чтобы ты понял… Вот я — не пария, не страдаю от жестокости вашего закона, а тем не менее возмущаюсь им, отвергаю его! Многие из белых людей и ваших брахманов осуждают меня за то, что я общаюсь с отверженными, живу с ними под одной кровлей, ем и пью с ними. Но я не обращаю внимания и поступаю по-своему. А есть такие люди: когда самого оскорбляют и мучают, он вопит, жалуется, а если другого — то ничего, его это не касается! На моей родине многие тоже относятся к женщине дурно и жестоко. Мне же это всегда было непонятно и противно. Такая же мерзость и глупость, как ваши касты и тому подобное!.. Подумай, Сону: ведь тебя родила женщина и детей твоих тоже родит женщина. Разве не так?..
Сону поднялся и пошел к фургону. Через несколько минут он вернулся, ведя с собой сестру.
— Вот это хорошо! — обрадовался Лебедев. — Садись сюда, девушка, ешь вместе с нами. В этом нет ничего дурного.
Каверн села, но есть все-таки не стала. Голова ее была опущена; она не решалась поднять глаза на посторонних мужчин.
На краю неба появилась огромная медная луна. Засияли горы вдали. Стало светло, тихо и торжественно.
— Принеси вину, — попросил Герасим Степанович.
Сону стрелой помчался к фургону, где был сложен их багаж. Он знал, что Лебедев будет петь, а это случалось не часто.
Герасим Степанович осторожно перебирал струны. Он играл не так, как индийские музыканты, а по-русски, подражая звуку гитары. Помедлив еще немного, он негромко запел. Русские слова, задушевная и широкая русская мелодия звучали среди сияющей тропической ночи:
Выйду я на реченьку, Посмотрю на быструю. Унеси ты мое горе, Быстра реченька, с собой!Он пел одну за другой милые ему песни: «Не белы снеги», «Ельник», «Зорюшку». А в заключение — ту, с которой были связаны лучшие дни его жизни:
Мой друг! С любезной расставаясь, Зачем «прости» ей говорить, Как будто, с жизнью разлучаясь, Тебе счастливым уж не быть… Не лучше ль просто «до свиданья, До новых радостей» — сказать И в сих мечтах очарованья Себя и время забывать? В прелестну ночь, при лунном свете, Представить радостно себе, Что есть одна душа на свете, Кто вспоминает о тебе…Кончилась песня. Все молчали. Кавери подняла голову и смотрела на артиста не отрывая глаз. Неподдельное восхищение светилось в ее глазах.
— Эта песня похожа на наши, — сказал Сону.
— Пожалуй, — согласился Лебедев, — немного похожа. Должно быть, потому, что она цыганская… Слова русские, а мелодия цыганская. Говорят, цыгане — родня индийцам.
— А о чем песня? — спросил Деффи.
— Как вам объяснить?.. — Герасим Степанович попытался перевести на английский. — Нет, Патрик! — махнул он рукой. — Получается чепуха. Совсем не то.
— Да, — подтвердил Сону, — песню объяснить нельзя.
— А я понимаю! — неожиданно сказала Кавери.
Она тотчас же встала и медленно пошла в сторону тонга.
Немного погодя отправился на покой и Сону. Лебедев с Деффи остались одни.
— «…есть одна душа на свете, кто вспоминает о тебе», — повторил Герасим Степанович и перевел по-английски. — Увы! — вздохнул он. — На всем свете нет такой души. Никто не вспоминает о нас с вами, Патрик!.. Но девушка, право, прелестна! Нравится она вам?
— Кавери? — Деффи подумал. — Да, она славная и по здешним понятиям — красавица. Но я к такой красоте равнодушен.