Индийский мечтатель
Шрифт:
— Известна ли тебе участь вдов, оставшихся в семье супруга? — продолжал Рагхунат. — Они не имеют права выйти замуж, им запрещается видеться с кем-либо из мужчин, даже с родственниками, если они не старики, подобно мне… Ты не сможешь покидать дом свой и принимать у себя гостей. Тебе обреют голову, чтобы ты как можно меньше походила на женщину… Предстоит очень печальная жизнь, Радха!
— Знаю, господин, — сказала Радха тихо.
— Никто не позавидует такой жизни, — продолжал Рагхунат. — Многие предпочли бы ей смерть…
— Это верно! — сказала Радха.
— Дхарма дает несчастным вдовам такую возможность. Женщина, лишившаяся супруга, может последовать за ним. С древних времен существует этот обычай, и жена, сопровождающая умершего мужа на погребальный костер, пользуется почетом и уважением… — Он умолк и вопросительно посмотрел на нее.
— Вы думаете, господин, что и мне следует поступить так?
— Я этого не сказал. Решение зависит только от тебя самой… Если пожелаешь, мы все склонимся перед твоей волей. В твоем распоряжении — целая ночь. Подумай и к утру прими решение…
— Мне не нужно думать, господин. Решение принято. Я хочу совершить сатти…
Тело Голукнат Даса было обмыто, опрыскано благовониями, осыпано цветами. Его положили на носилки, укрыли покрывалом и понесли к берегу реки. За носилками шла Радха, а позади — все члены семьи, близкие и друзья. Мужчины шли отдельно, женщины издавали громкие, протяжные, горестные вопли… Родственники покойного рассыпали горстями рис и разбрасывали медные монеты… Нищие собирали подаяние, ползая по пыли.
На берегу Хугли, в стороне от набережной, был уже приготовлен погребальный костер. Это было огромное сооружение из бамбуковых палок, сухих трав и коры деревьев. Над костром возвышался большой помост, нечто вроде эшафота. На нем поместили покойника и снова осыпали его цветами.
Теперь все взгляды обратились к Радхе. Она поняла и, глядя прямо перед собой, пошла к костру. Она шла торопливо, почти бежала. По знаку Рагхуната, слуги подняли женщину, привязали веревками к двум шестам под помостом, на котором находился труп Голукната. Она не издала ни одного стона…
Рагхунату подали длинный факел. Слуга высек огонь, пакля вспыхнула. Рагхунат поднес факел к костру. Дерево и кора, политые маслами, быстро занялись…
Рагхунат направился к реке. За ним следовал брат и все родственники. Они омыли руки и головы, чтобы очиститься от оскверняющей близости к мертвецу.
Закончив омовение, все уселись на берегу под пальмами. Огонь, раздуваемый свежим утренним ветерком, распространялся все шире. Царило безмолвие. Трещали сучья, объятые пламенем…
XII
Судья Хайд
В то утро, когда на берегу Хугли происходила эта ужасная церемония, Герасим Лебедев и Сону находились на скамье подсудимых.
Генерал-губернатор отдал строгий приказ о передаче дела в спешном порядке на судебное разбирательство. Очевидно, трагическая смерть Голукнат Даса не на шутку напугала сэра Джона Шора. Он был человек весьма осторожный и отнюдь не собирался давать пищу толкам и недовольству.
Джон Хайд прочел формулу обвинения и спросил, признают ли подсудимые свою вину. Оба ответили отрицательно.
— Герасим Лебедев! — начал Джон Хайд. — Моя обязанность охранять закон и карать тех, кто его нарушает, но я не желаю вам зла и не хочу осудить невиновного… Расскажите чистосердечно все, что имеет отношение к данному делу, чтобы я мог вынести решение справедливое и беспристрастное…
— Вы как будто немного знаете меня, сэр, — начал Лебедев. — Я иностранец, русский артист. Никогда не занимался политическими делами и, признаться, мало в них понимаю. Когда-то я больше всего любил музыку, но с некоторых пор заинтересовался изучением азиатских языков и обычаев. В Индию меня привела не жажда обогащения, не поиски власти или славы, но исключительно любознательность. Я стремился увидеть эту удивительную и загадочную страну, а когда увидел, захотел изучить в совершенстве. Я мечтал о том, чтобы ознакомить европейцев, главным образом моих соотечественников, с жемчужинами индийской поэзии и искусства, с нравами здешних народов… Другое мое заветное желание — сблизить жителей Индии с европейскими нациями, которые, к сожалению, пока известны здесь только худшими своими сторонами… Вот к чему я стремлюсь, достопочтенный сэр! Преследуя эти цели, я написал труд по грамматике индийских языков, перевел на бенгали две английские пьесы, создал новый театр. Все это известно вам… Теперь чистосердечно скажу о том, что вас интересует. На юге Индии я встретил одного человека и почувствовал к нему симпатию. Мы стали друзьями. Наши взгляды во многом расходились, но я никогда не мог усомниться в его честности и благородстве.
— Этого человека звали Патриком Деффи? — спросил судья.
— Да, сэр! — ответил Лебедев после короткого раздумья.
— Это тот самый человек, с которым вы встретились здесь, в моем присутствии?
— Да, сэр. Нет смысла больше скрывать это.
— Значит, вы меня тогда обманули? — спросил удивленно Хайд.
— Да, я обманул вас, ибо так подсказывала мне совесть. Я солгал, чтобы спасти друга, которого считал и считаю благородным человеком… Думаю, что вы на моем месте поступили бы так же, сэр.
— Вы солгали судье! Это тяжкий проступок. Если бы вы предварительно принесли установленную присягу, то понесли бы тяжкую кару за клятвопреступление. Но, на ваше счастье, я не требовал от вас присяги.
— Тем не менее факт лжесвидетельства налицо! — вмешался капитан Ллойд.
— Герасим Лебедев не вызывался в суд в качестве свидетеля, а потому лжесвидетельства не мог совершить…
— Однако, сэр!.. — попытался возразить Ллойд.
— Вы, кажется, осмеливаетесь учить меня судопроизводству, капитан Ллойд? — произнес судья величественно.
— Прошу извинения, сэр! — смиренно сказал капитан.
— Знали вы о противозаконных действиях государственного преступника Деффи? — снова обратился судья к Лебедеву.
— Нет! — ответил Лебедев. — Я знал о его взглядах… В них я не находил ничего преступного, хотя, повторяю, во многом не был согласен с ним…
Капитан Ллойд снова не выдержал:
— Взгляды эти преступны!
— Я не могу знать, какие взгляды являются преступными по вашему мнению, капитан, — возразил Лебедев. — Мне они не казались таковыми.