Информация

Сенчин Роман Валерьевич

– Олегу… Олегу – нет. Они по-разному совсем писали, мыслили даже по-разному. К литературе по-разному относились. Олежка, он как документ литературу воспринимает, а мой Олег – как искусство… И боялся он, что Олег не поймет. А память о юности, их дружба – это для него святым было…

Я вздохнул и проглотил водку. Татьяна глядела в сторону от меня и тянула свою историю.

– Но даже не в этом всем причина… Вообще мир этот окружающий ему был враждебен. Не его это был мир… Понимаете, те, кто духовно родился

в середине восьмидесятых, на волне перестройки… Как к ней ни относись, а это время подъема было! Ведь так? – Я согласно кивнул. – Кто тогда духовно родился, тот сегодня как в газовой камере… Душат, всё душит… И как в этой камере жить? Вы понимаете?

– Да, очень хорошо понимаю, – вполне честно ответил я. – Выпейте.

Она механически взяла бокал.

– Я его не виню, – продолжила. – Я, может быть, и сама бы… Как мне здесь? У меня вместе с ним жизнь закончилась… Зачем-то хожу, ем, проблемы пытаюсь решать идиотские… И никакой поддержки. И, самое страшное, – голос Татьяны сошел на шепот, – Олег перед смертью все свои произведения уничтожил. Стер в компьютере, рукописи дел куда-то… Совсем крохи остались… Совсем… Почему он мне не доверил? Я ведь с ним была все эти годы… Ведь я его другом была!

В этот кульминационный момент ее речи в прихожей защелкало. Скрипнула дверь, раздалось топтание, мужское сопение… И вот тут я испугался, так испугался, что волосы реально зашевелились… Только что говорила об умершем муже, откровенничала, шептала, а на самом деле… Шаги, сопение…

Мелькнули перед глазами кадры из криминальных программ – как в квартирах режут случайных гостей, грабят, выносят на помойку тела кусками… А что? – окраина Иркутска, вечер, хата, где даже хлеба нет…

Татьяна, видимо, заметила мой испуг – грустно улыбнулась, объяснила:

– Это Виктор Сергеевич, отец Олега.

Поднялась, пошла туда, где сопели.

Я прислушивался к голосам, но слов разобрать не мог. Татьяна говорила слишком тихо, а мужчина хрипло и невнятно… Меня еще потряхивало – объяснение успокоило слабо.

Плеснул себе в рюмку. Будь что будет, в любом случае поздно и нелепо метаться… Водка прошла по пищеводу легко, даже закусывать не пришлось.

– Здоро€во, москвич! – вошел в комнату невысокий плотный мужчина с седыми, но густыми волосами на крупной голове; пожал руку с такой силой (явно сознательной), что я поморщился. – Виктор Сергеич Сёмушкин.

Я тоже назвался; возникла мысль-усмешка: «Это, значит, такая фамилия у эстета Олега была. Семушкин. Не мудрено, что суицид выбрал».

– Что, сидите? – оглядел Виктор Сергеевич стол. – Деликатесите?

Татьяна промолчала. Судя по всему, приход свекра ей совсем не был приятен… Я пригласил:

– Присоединяйтесь.

– У-у, спасибо. – Он уселся. – Тань, тарелку, вилку дай-ка. И стопарик. Проголодался. –

Не дождавшись, сунул в рот ломтик сыра. – А ты что, в сам деле из самой Москвы?

– Живу в Москве, а родом – с Волги.

– У, ясненько. Что, за знакомство?…

Виктор Сергеевич мне не то чтобы понравился, но при нем стало как-то полегче. Хоть прекратился рассказ Татьяны, тягостный и совершенно мне ненужный.

Выпили. Пожевали. Я глянул на часы. Начало восьмого. Пора было закругляться. Пока до гостиницы доберусь…

– Олега-то нашего знал? – спросил Виктор Сергеевич.

– Нет… к сожалению. Мой приятель, тоже Олег, кстати, знал хорошо. Он и попросил навестить.

– Кто это? – глянул мужчина на Татьяну.

– Олег Свечин. Они с Олегом дружили когда-то, в начале девяностых. Он у нас ночевал, мы к нему ездили в Абакан.

Виктор Сергеевич нахмурился, вспоминая. Потом мотнул головой:

– А, много их тут ночевало… Что, еще по одной?

Еще выпили. Мужчина обильно закусил (и колбасу смел с тарелки, и сыр). Отвалился на спинку стула, закурил.

– А ты на Байкале-то был? – спросил меня с явным превосходством, словно бы зная, что не был.

– Нет, – признался я, – не довелось.

– У-у, эт зря. Вот приезжай через две недели. У меня ведь яхта своя, туристов катаю. Тебя бесплатно, конечно. Триста рублей ничего не решат. Я ведь за сезон тыщ по сто срубаю. Уезжаю в середине апреля, и до конца октября. Красота, свобода… Приезжай, в общем.

– Спасибо, постараюсь.

Помолчали, выпили, и Виктор Сергеевич задал новый вопрос:

– А омуля хоть ел?

Теперь уж я мог ответить с некоторым превосходством:

– Ел, конечно.

– А какого?

– Н-ну… – Я замялся, по сути, мне все равно было, какого омуля я ел года два назад. – Копченого.

– А, эт херня. Омуля малосольным есть надо. Малосольный, да под водочку… Тань, сбегай купи.

Та хлопнула глазами:

– Где я его куплю в это время? Ночь почти. И… – И ее, как я понял, прорвало: – И на какие деньги? Ни рубля нет. Вы принесли? Послезавтра последний срок платить… Каждый день приходят, обещают воду, свет, всё отключить…

– Ну хорэ, хорэ, не распыхивайся. Заработаю, все оплатим.

– Да когда?!

– Когда надо! – заразился раздражением Виктор Сергеевич. – А ты сама чего?! Который месяц дома сидишь. Домохозяйка, бляха! Иди зарабатывай… Наливай, москвич.

Я послушно стал наливать. А Татьяна сквозь злые слезы говорила:

– Я не могу… Я из дому не могу выходить… Не могу, мне страшно. Вы же знаете…

– Ну, лечиться надо. – Виктор Сергеевич проглотил водку, бросил в рот кусок торта-медовика. – Или к себе в Тынду едь.

– Что? – казалось, не поверила ушам Татьяна. – Что вы сказали?