Инго и Инграбан

Фрейтаг Густав

– Великий повелитель народа оказывает свою благосклонность, либо раздавая сокровища, либо укрывая угнетенного своим королевским щитом. Каким образом хочет помочь король мне, если он отказывает и в том, и в другом?

Бизино прищурил глаза и вдруг лукаво подмигнул:

– Король прищурит глаза, как делаю я это теперь; будь доволен и этим, витязь!

При виде широкого лица повелителя, покосившегося на витязя своими глазами, Инго против воли улыбнулся, и королю пришлась по сердцу его улыбка.

– Вот и ладно! Отбрось гнетущие тебя заботы и весело отвечай на круговую. Веселее пьется мне с тобой, чем с любым другим, с той поры, как узнал я, что молодой медведь не имеет лучшего убежища, чем мои башни.

Поэтому открою тебе одну тайну. Римлянин Тертуллий много чего нашептывал мне и высокую предлагал цену, лишь бы только я выдал тебя. Когда ты прибыл сюда, я действительно не слишком был к тебе расположен, но теперь, узнав, каков ты, я охотно приберег бы тебя для себя.

8. Последняя ночь

Вокруг башен королевского замка бушевала стародавняя борьба духов зимы с добрыми богами, покровителями жизни. Суровые властелины раскинули серый полог туч между светом неба и грешной землей, и смущали они витязя Инго мрачными мыслями и тревогами о счастье милых ему людей. Духи бурь проникали снежным веяньем в щели дома до самых постелей гостей; даже воин, у которого имелась медвежья шуба, и тот ощущал острые укусы стужи, жался днем к очагу хозяев и печально говорил: «Тяжела для странствующего витязя студеная пора, и лучший тогда у него товарищ – сосновое полено». Угрюмые враги жизни тяжелым покровом льда отделили зеркало вод от свободного воздуха, и гневно колотил водяной, что водится в глубоких омутах, о хрустальную громаду. Но никто не знал, что волновалось под ледяной завесой, таившей мысли королевы; одна только она безмолвно сидела среди спорящих мужей, одинаковая со всеми гостями в своей холодной приветливости, но королю казалось, что Гизела стала не столь высокомерной, как прежде. Когда северный ветер завывал погребальными песнями вокруг королевских башен, то Бизино порой ворчал на гостей, однако благосклонность к чужеземцу постоянно побеждала злобу, и всякий раз, когда луч солнца расцвечивал красноватым отблеском снежный покров, король говорил: «Хвалю я эту зиму, потому что добрые речи слышал я за столами и в покоях». К охотам, устраиваемым королем для гостей однажды добавился поход на какой-то саксонский околоток, куда вандалы отправились с королевскими вассалами. И когда возвратились победителями, отягченные добычей, то король во всеуслышанье стал восхвалять добрый меч Инго, – с той поры королевские ратники согласно сидели на скамьях с чужеземцами.

Под лучами вешнего солнца растаял наконец снег, новая зелень показалась из земли, на березах и орешнике появились почки, а в душах мужей родились надежды на новую жизнь и желание выбраться из-под зимних кровель. Первые птицы прилетели с юга, а с ними и певец Фолькмар, – и вещал он в королевских хоромах о былых битвах богов и тихо напевал Инго о скорби одной лесной пташки. И рассказал он еще, что неурядицы и суровые речи смущают дух мудрых под сенью лесов. Больной Теодульф все еще находился при дворе князя, усилились там сторонники Зинтрама, князь Ансвальд неласково обращался с застольниками и требовал певца к весне на свадьбу дочери. Но и из королевского замка донеслись до леса ласковые приветы. Вольф получил соизволение посетить родину. Перед отъездом он тайно беседовал с Инго и Бертаром, по пути отдыхал во дворах Беро и Ротари и с первым отправился на юг, к Майну, по малохоженным дорогам.

Наконец реки взломали покров льда и властно залили молодую зелень лугов, неожиданными потоками бурлили их воды; а люди робко взирали на могущество неукротимой стихии. Но восточный ветер, поднявший против нее всю свою мощь, обуздал волны и просушил землю на опушках и склонах. Для юного королевского сына сокольник приручил двух ястребов к охоте за малыми птицами, и однажды утром Гермин попросил у отца позволения испытать искусство

крылатых ловцов. Королевский конь стоял уже, оседланный для охоты, как вдруг во двор въехал гонец с вестями, от которых мрачно сдвинулись брови короля. Он приказал распрячь своего коня, а сына отправил на холмы с королевой и витязем Инго. Грело солнце; Инго впервые ехал рядом с королевой без свиты. Сокольник снял с ястреба покрывало, и юный королевич с витязем Вальдой и своими спутниками с веселым криком помчался вперед, под летом птицы. Но королева не торопилась. С раскрасневшимися щеками правила она горячим конем и улыбалась своему гостю, который любовался прекрасной женщиной и заботливо наблюдал за ходом ее коня. Желая помочь ей, Инго даже схватил поводья, и тогда королева, остановившись, сказала:

– Я помню день, в который ты оказал подобную же услугу ребенку; это было далеко отсюда – мы резвились на пестрых цветах, и робко сидела я тогда на коне, не желая, однако ж, чтоб ты заметил это.

– Круглее было тогда лицо моей царственной родственницы, – весело закричал Инго, – и короче волосы, вившиеся вокруг ее головы. Но когда здесь ты вышла мне навстречу и так благосклонно напомнила королю о былых временах, тогда признал я в гордых чертах лица ту маленькую девочку, отметив при этом что за оказанную милость в королевском замке мне придется благодарить тебя.

Королева улыбнулась и пустила своего коня быстрым аллюром, пока они с Инго не скрылись ото всех за холмами, – тогда она остановилась и ласково промолвила:

– Всегда благодари меня, Инго, любо мне знать, что я приятна тебе. С той поры, как вражда моего рода разлучила нас, оба мы ушли с родины на чужбину; но не забыла я тебя, и когда путник заезжал с юга в наш замок, я расспрашивала о тебе. В несчастье ты был мне, как брат, и с гордостью узнавала я, что доблестно держишь ты себя под ударами тяжкой судьбины. Когда же наконец ты пришел к нам, я обрадовалась больше, чем когда-либо.

Она так нежно посмотрела на него, что восхищенный ее чарующим взором, Инго жарко схватил протянутую к нему белую руку, – несколько мгновений они ехали так, повернувшись друг к другу. Затем, капризно отдернув руку, она снова вскачь понеслась по полю, снова остановилась, обернулась, чтобы убедиться, едет ли за ней Инго, и с улыбкой сказала:

– Кое-кто хочет надеть на тебя колпачок, как на охотничьего сокола, но кажется мне, что орел улетит на свободу и в сиянии солнца изберет свой путь… Ты не создан быть слугой, и кто захочет приручить тебя, должен остерегаться, чтобы не задел его острый коготок.

От ласковых речей Инго тоже захотел рассказать леве о том, что волновало его в далеких лесах; но слова и взгляд Гизелы не позволили ему этого, пока сама она не начала слегка дрогнувшим голосом:

– С подвязанными крыльями сидел некогда благородный сокол во дворе хлебопашца. Хвалю, однако ж неразумие отца, расторгшего бесславные узы: тебе подобает стремиться к другому, и только отважные подвиги могут вознести тебя над людьми; подумай об этом Инго. Ступай к моему сыну; я радуюсь, что ребенок доверяет тебе, и лучшего, чем ты, наставника в любом ратном деле я не желаю для него.

И снова она поскакала вперед, ее королевская мантия и волосы развевались на ветру – и бросив маленькое копье, она на лету поймала его. Но теперь Инго держался на некотором отдалении от нее, наконец они присоединились к охоте и криком приветствовали ястреба, ниспавшего с небес с куропаткой в когтях.

Возвратившись в замок, охотники увидели там необычное движение: приезжали и уезжали всадники, слуги вносили ковры и подушки в каменный дом, предназначенный для знатных гостей, у королевских палат раздавался звон оружия и топот многочисленных коней. Инго и королевский сын спешились у спального покоя вандалов, и Бертар заторопился к витязю.