Инго и Инграбан
Шрифт:
Он ушел быстрым шагом и Винфрид видел, как две скользящие по дороге тени исчезли по направлению к «Вороньему двору».
Инграм отворил маленькую дверь, незаметно прорубленную в частоколе и через ограду и ров помог девушке войти во двор.
– Не завиден приход невесты в дом жениха, – гневно пробормотал он. – Собственные собаки нападут на меня.
Но через мгновение псы с радостным лаем запрыгали вокруг него.
– Молчите, звери, слишком радостно разносится по долине ваш привет.
Он постучал в блокгауз, в котором находилась комната Вольфрама.
Все трое встали под липой и начали поспешно совещаться.
– Вот почему смеялся плутоватый старик, когда я дал ему сукно, а он так умиленно поглядывал на наши кровли, – вскричал изумленный Вольфрам. – Если
– Покинута кровля изгнанника, – ответил Инграм, – и копья соотечественников не станут защищать ее, если бы даже и могли. Чтобы ни случилось, однако, со двором, но я не позволю порадоваться этим конокрадам. Мой Ворон у них, но ни за что не оставлю я им благородную кровь моей конюшни. Необходимо спасти племя кобылиц, славящееся со времен моих дедов и трофеи, которые я добыл у сорбов и храню у очага. Я заседлаю необходимых мне коней, а с остальными и с воинской добычей ты отправишься в долину к «Оленьему лесу» и укроешь их в ущелье, где находится наш тайник.
Вольфрам указал на Вальбургу.
– Разумно ты говоришь, но ведь девушка умеет обращаться с конями. Я покажу ей дорогу в долину, потому что мне не хотелось бы с тобой расставаться.
– Я останусь близ тебя, Инграм, – просила Вальбурга.
– Значит, придется мне сделать ночную поездку, – сказал недовольный Вольфрам. – Но я знаю кое-кого, кто не станет прятаться по долинам. По дороге я постучусь в дверь Альбольда и приглашу его поохотиться на сорбов.
Поспешно зашевелились руки, и несколько времени спустя Вольфрам поскакал с конями вниз, предварительно шепнув Вальбурге:
– На всякий случай я привязал для тебя у ворот рыжего. Конь принадлежит тебе, он из завода твоего отца.
Инграм подошел к девушке, ведя под уздцы коня.
– Выйди из двора под свет ночных звезд. Вот я стою на последней страже перед двором моих отцов и опасаюсь, что ни боги, ни люди не заботятся об отверженном. Когда полетят здесь копья, то не узнаю я, чье оружие поразило меня: старых ли моих ратных товарищей или недругов. Я обречен мечу, а дверь моя – пожарам. Без друзей и товарищей моих стою я на земле перед своей последней битвой. Но если бы впоследствии кто-нибудь спросил обо мне, то скажи, что мужественно я ждал последнего удара. Только по тебе горько тоскую я, из-за меня ты лишилась мира, подобно мне подверглась презрению и стала одинокой. И я тяжко скорблю, чтобы снова не попала ты в руки сорбов. Поэтому обрати внимание на мою просьбу: оставайся со мной доколе нас укрывает мрак ночи, чтобы я мог держать хоть одну человеческую руку. Когда же серый свет падет дорогу, отправляйся назад, к моему старому товарищу Бруно. Человек он честный, снеси ему мой последний привет и он позаботится о тебе ради меня. Как скоро меня не станет, то тебя почтут в народе.
Он крепко схватил ее за руку, и грустная Вальбурга ощутила его трепетное пожатие.
– Ты думаешь о смерти, Инграм, как человек лишенный надежды, но я хочу, чтобы ты жил в свое счастье, и я возлагаю надежды на будущее. Ради этого я пришла к тебе в лес. Иного жду я от тебя, а не того, чтобы в ожидании неприятеля стоял ты на страже у опустевшего двора. Соотечественники поступили с тобой жестоко, но поблизости есть много людей, благосостояние которых должно быть тебе близко. Помыслы у тебя высокие и ты не должен ждать в бездействии, когда нагрянут хищники. Никто лучше тебя не знает лес, никто скорее тебя не разведает неприятеля, поэтому молю тебя, витязь, убедись, не обманут ли ты предположениями? Если же ты скажешь, откуда близятся враги, то легче будет отразить их.
– И ты усылаешь меня в час опасности? – мрачно спросил Инграм. – Не хочешь ли ты отправиться к христианам? Но они столь же беззащитны, как и ты сама.
– Ты говоришь сурово и мне прискорбны твои речи, – вскричала Вальбурга. – Я забочусь не о себе, а о тебе. По священному учению: если тебе принесли вред, окажи им добро.
– Так говоришь ты, – возразил Инграм. – Прощай, Вальбурга, я уезжаю.
Но девушка остановила его.
– Еще
Она страстно обняла его, а Инграм поцеловал ее в голову.
– Не тревожься, девушка! Если не захочу, то едва ли сорбы изловят меня. Но я желаю возвратиться и привести вести тебе и твоим друзьям. Пусти меня, милая, уже близится утро.
Он еще раз прижал ее к себе, сел на коня и поехал по направлению к лесу.
Одиноко стояла Вальбурга. Она привыкла видеть людей в опасности, но сегодня она беспомощно заламывала руки и тревожилась обо всех, близких ее сердцу. Мрачный двор напоминал обитель мертвых. Перед ней расстилалась черная окраина леса, в котором таились хищники, и сама она, одинокая, под ночным небом, ожидала часа бегства. Схватившись за гриву коня, она взглянула на добровольно покинутую ею мызу. Там замечалось движение огоньков, люди не спали и поспешно ходили взад-вперед, как бы готовясь к отъезду. Отворились ворота, из которых быстро выехали вершники. Вальбурга догадалась, что это всадники, которых епископ разослал с вестями по стране. Мысли ее снова понеслись за воином, которого отправила она навстречу мстительным врагам. И она стояла таким образом, сложив руки на шее коня и блуждая взором между дворами, лесом и высокими звездами, сияние которых меркло и бледнело в свете близкого утра.
Вдруг в утреннем безмолвии раздался светлый звон, какого еще не слыхивал никто в стране. Медленно и торжественно звучали удары, как бы о некий медный щит, и далеко разносились они в воздухе, напоминая об угрозе и скорби. Звуки неслись по долинам и над лиственным покровом дикого леса. Бегущие женщины, угонявшие скот, и воины, готовящиеся к бою, останавливались и с ужасом глядели то на небо, то на вершины деревьев, словно бы звуки должны были вызвать ответный клич. Но не раздался ни грохот грома, ни завывание бури. Безоблачно закруглялся свод неба и радостно зарделся на востоке диск солнца. Певчие птицы по кустам прекратили свое утреннее щебетанье и запорхали по ветвям. Вороны громким карканьем предостерегали своих товарищей и улетали к мрачным лесам.
– Смотрите! – кричали деревенские жители. – Улетают вороны старых богов!
По нагорной дороге к низменности спускались ратники, неся смерть и пожары в долины турингов. Но и они остановились, изумленные. Окруженный своими воинами, их предводитель поднялся на возвышение, отыскивая открытое место для обозрения страны. А беспрестанный звон все плыл и плыл в небе. Никто не мог определить – откуда он раздается: от земли ли, с облаков или то был сам голос христианского Бога, предостерегающего своих верных детей? У самых мужественных стало жутко на сердце.
Во всей стране, на сколько раздавался в утреннем воздухе зовущий голос, мужи брались за оружие, облачались в воинские доспехи и по всем дорогам спешили к месту, откуда предостереженье поражало их слух. Из дворов, оповещенных лишенным мира, выходили не только христиане, но и язычники.
На башне, сооруженном христианами подле дома епископа, качался колокол и ясным голосом говорил девушке, стоявшей у языческого двора: поди сюда! Сложив руки, Вальбурга прислушивалась к неведомым звукам и, молясь, думала о том, с благоговением ли внемлет предостережению лазутчик, едущий сейчас во мраке леса. Взглянув вверх, она узнала в утренних сумерках отряды приближающихся соотечественников. Сквозь туман, лежащий на деревенских полях, увидела знамена военачальников, сумятицу всадников и отряды вооруженных поселян, которые поднимались к мызе и становились вокруг бревенчатой ограды – места, посвященного богослужению. Из храма, под звоном колокола, она услышала утренние гимны священников, женщин и детей, вспомнив при этом, что братья ее с пением стояли вокруг алтаря и что связанная обетом с Богом небесным, она должна отправиться в общину христиан.