Инго и Инграбан
Шрифт:
7. Во мраке леса
На следующее утро Вальбурга направилась к лесу со своим проводником, а вслед ей Гертруда грустно произнесла:
– Преклонись, листва, и ты, трава, преклонись: свободная дева покидает свет солнца.
Под деревней паслось стадо коров. Круглыми глазами они уставились на девушку. Пастух вышел из кустарника, поклонился и спросил, куда она отправляется таким ранним утром.
– В горы, – тихо ответила Вальбурга. Пастух покачал головой.
Шаловливый теленок бежал за Вальбургой и обнюхивал корзинку.
– Отойди прочь, – сказала она. – Опасна для тебя дорога, по которой я иду. Человек, которого я ищу – мое несчастье. Каждый может сорвать на нем гнев, потому что скитается он без защиты и закона.
На вершине холма она повернулась назад и с приветом протянула руку к светлой долине, посмотрела на нивы, на серые крыши, на мызу, в которой нашла приют, вспомнила она и о детях, и о том, кто даст им завтрак. Ей представились монахи, сидящие в школе у своих деревянных досок и крошечный Беццо, с криком искавший ее во дворе.
– Криком своим он переполошит всю школу, – прошептала она.
И перед ее глазами предстало суровое лицо Винфрида, говорящего: «Ты следуешь земной любви и возлагаешь упование на сей мир, я же – на другой». Вальбурга вздохнула.
– Хотелось бы знать, гневается ли он на меня? Однако он меня благословил, – утешила она сама себя. – Быть может, он молится за меня Богу, и с его молитвами я смело отправляюсь в путь.
Около часу шли они вдоль гремящего потока до места, где последние пограничные знаки были вырублены на пограничных деревьях, и где исчезали колеи возов. Там уже начиналась пустыня, посещаемая лишь охотниками да робким путником, переходящим через горы, или лесными хищниками, что без роду и племени скитаются по земле. Вокруг был дремучий лес, вековечные деревья, повитые длинными порослями и блестевшие сероватым серебром. Глубокий мрак покрывал землю. Зеленый покров мха устилал сплетенье корней, повалившиеся стволы и большие листья папоротника расстилались в сумраке.
Вольфрам снял шапку, как подобает охотнику при вступлении под сень деревьев, а Вальбурга благоговейно склонилась перед высоким бором.
– Свободно возноситесь вы, могучие, к небесам, вершинами своими ощущаете дождь и свет солнца, горные ключи увлажняют вашу стопу. Подайте мне благостыню вашу и не откажите пришельцам, со страхом подходящим к вам, защитите от всех врагов.
Еще раз повернувшись к свету, она смело вступила под сень леса.
Около часу Вольфрам вел ее среди деревьев по горам и долам, и наконец остановился на возвышении подле одного исполинского бука и тихим голосом промолвил:
– Вот это дерево.
Осторожно отодвинув листья папоротника, он приподнял кусок буковой коры, закрывавшей дупло, указал на него рукой, а затем осмотрелся вокруг. Никого не было видно.
– Еще не настала пора, когда он приходит, но будь уверена, что сегодня он явится. Ему нужен конь.
У девушки забилось сердце, когда она взглянула вокруг себя. Исполинские стволы один за другим окружали ее, подобно громадной стене.
– Расстанемся, Вольфрам. Возвратись во двор, а меня оставь здесь. Я хочу встретить его одна.
– Могу ли я покинуть безоружную женщину в столь диком месте? – с неудовольствием ответил Вольфрам.
– Ступай, верный человек. То, что я имею сказать ему, касается одних лишь нас и никто не должен слышать этого. Если же хочешь быть мне другом, то завтра приходи сюда в полдень и спроси дерево, что сталось со мной. Я так хочу, Вольфрам, и поступив иначе, ты огорчишь меня.
Вольфрам протянул ей руку.
– Счастливо оставаться, Вальбурга. Я не ушел бы, но знаю, что Инграм не заставит себя ждать.
Он шел обратно до тех пор, пока девушка могла его видеть, затем бросился на землю.
– Подожду, пока не увижу Инграма, чтобы подле нее был кто-нибудь знакомый с лесными обычаями.
Вальбурга одиноко сидела под деревом, сложив руки. Она глядела ввысь, но не голубое небо видела она, а ветви и листву. Глубокое безмолвие царило под сенью серых древесных стволов, лишь изредка слышался вверху крик птицы. Вдруг что-то спустилось по стволу, и белка уселась на ветке против Вальбурги. Она наклоняла свою маленькую головку и глядела круглыми глазами, держа в лапах орех. И обратившись с приветствием к лесному зверьку, Вальбурга сказала:
– Как идут тебе твои мохнатые ушки и пышный хвост. Будь же ласкова ко мне, рыженькая, потому что не замышляю я ничего дурного. Тревожусь я только об одном человеке, которого ты часто видишь, когда носишься по вершинам деревьев. Если встретишь его – приведи ко мне.
Белка мотнула головой, бросила орех и быстро поднялась по стволу дерева.
– Она исполнит мое желание, – улыбнулась Вальбурга.
Вдруг она услышала поспешные шаги, кто-то окликнул ее по имени, и она увидела Инграма, который направлялся к ней среди деревьев. Он бросился перед ней на мох и схватил за руки.
– Наконец ты пришла! – от радостного волнения голос не повиновался ему. – Я тайно надеялся еще раз увидеть тебя и каждый вечер бродил, точно околдованный.
Вальбурга нежно погладила его щеки и волосы.
– Бледная тень, бегущая солнечного света! Бледно лицо твое, всклочены волосы, исхудало тело! Враждебен тебе лес: твой вид печален и суров.
– Ужасно одиночество для отверженного, – ответил Инграм. – Ноги его ущемляются древесными корнями, ветви рвут его волосы, а вороны в выси резко перекликаются друг с другом, достанется ли он им в пищу или нет? Не знаю, – приподнялся он с мха, – радоваться ли мне, что вижу тебя: ты пришла от монахов и к ним же возвратишься с радостной вестью, что застала ты меня в горе и бедствии.
– Я была у монахов, но пришла к тебе, – ответила Вальбурга. – Из христианского двора прибыла я, чтобы позаботиться о тебе, если это возможно, и покинув людей, я избрала дикий лес. Если только согласен ты принять меня.
– Вальбурга! – вскричал Инграм.
И вновь бросившись на землю, он охватил ее руками, прижался головой и зарыдал, как ребенок.
Вальбурга взяла его голову, поцеловала волосы и утешила, словно мать.
– Успокойся. Тяжела судьба твоя, но я помогу тебе. И я взросла в пустыне, невдалеке от порубежных хищников, но угнетенных спасает терпеливое мужество. Садись против меня, Инграм, и давай разумно поговорим, как говорили мы некогда у очага моего отца.