Ингвар и Ольха
Шрифт:
Гости громко хохотали, в восторге били кулаками по столу так, что посуда подпрыгивала, а вино выплескивалось. Тарх Тарахович отступил на шаг, в глазах полыхнул огонь. Горбач предостерегающе положил руку на плечо другу, но тот крикнул:
– Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это для человека мало.
– Это не мало! – крикнул Ингвар бешено.
Горбач тряс певца, тот крикнул:
– Даже если ты умен, как Соломон, и тогда мало!
Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу. Ингвар крикнул вслед:
– А что тебе надо
Он спрашивал насмешливо, чувствуя полное превосходство, Ольха испуганно подумала, что певцам тут же срубят голову за дерзость, так со знатными боярами не разговаривают, но Тарх Тарахович с порога выкрикнул:
– Не мечом… и даже не умом человек от зверя…
Один боярин из русов, сграбастав со стола кувшин вина и два золотых кубка, вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела через раскрытую дверь, как он сунул кубки певцу и музыканту, затем их скрыла челядь, что заносила подносы с нескончаемыми жареными гусями, утками, перепелками.
Ингвар опустился на место, злой и сопящий. На Ольху не смотрел, уперся взором в стол перед собой. Она вытерла слезы, не представляла, что же такое сказал певец. Взбесить Ингвара легко по другому поводу, но вряд ли этот способ знают певцы!
Утром Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином и брагой терему. Это был четвертый день непрерывного пира, и многие гуляки заснули прямо за столами, иные – под столом, лишь немногие разбрелись по комнатам. Одного Ольха нашла прямо на лестнице, храпел поперек ступеней.
Наверху она услышала голоса и стук по столешнице кубков. Поднялась навстречу мощному запаху вина и жареного мяса. В малой комнате за столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и Студен. Возле окна хохотали и хлопали друг друга по плечам Рудый и Влад. В руках у них были кубки.
Свежие, как утренняя роса, все четверо за столом веселились с таким видом, словно до стола дорвались только что после долгой скачки. Пили в три горла, ели за пятерых, смеялись грохочуще, стучали по столу кулаками и кубками. Под столом была груда костей, а возле двери лежали два крупных пса с раздутыми животами. Оба с отвращением отворачивались от стола, при виде костей дрожь пробегала по их лапам, а на загривках дыбом поднималась шерсть.
Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на полуслове. Лицо Влада сразу стало очень серьезным. Ингвар встретил Ольху пристальным взглядом. Асмунд кивнул, Рудый приподнял кубок с вином, мол, пьет за ее красоту и счастье, а Олег сказал благожелательно:
– А, наша лесная красавица… Случаем, не видела певцов?.. Без песен здесь как в могиле.
Она не нашлась, что сказать, Асмунд же грузно поднялся, после съеденного и выпитого еще больше похожий на большого довольного медведя, заловившего стадо кабанов.
– Дозволь, отыщу.
– Если спят, – бросил Олег, – то пусть… Они ж не такие крепкие в застолье, как русы!
– Не должны, – возразил Асмунд. – Певцы навроде медведей зимой. Просыпаются от пира до пира. А все остальное время спят в запас. Зато потом должны неделями петь и плясать… Бездельники!
Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать голову и сказать, что так и было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его место. Так уж случилось, что пришлось сесть рядом с Ингваром. Она стиснула зубы, подумала смятенно, что еще хуже, если бы усадили напротив. Даже наискось… Словом, где ни сядь, будет чувствовать его присутствие. А рядом, что ж… Если обручены, то ее место рядом. Никуда не денешься.
Рудый посмотрел на нее, на Ингвара, хлопнул молодого воеводу по плечу:
– Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет.
Ингвар лишь мрачно посмотрел на жизнерадостного друга. Рудый, нимало не смущаясь, пожал плечами:
– Ну, если не в этой жизни, то… гм…
Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На этот раз мужские взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно бы грели и укрывали ее невидимыми плащами от непогоды.
Затем в коридоре послышались грузные шаги. Настолько тяжелые и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода рассержен. Асмунд вырос в дверном проеме, заняв его целиком. Проревел, набычившись:
– Исчезли.
Ольха вздрогнула, Асмунд выглядел злым и растерянным одновременно. Рудый хладнокровно разрывал гуся, руки до локтей покрылись жиром, капли срывались на стол. Иногда воевода на лету подхватывал их длинным красным языком, быстрым, как у ящерицы. Ольха только успевала услышать смачный шлепок. Ингвар молчал, а Олег спросил с интересом:
– Узнал причину?
– Дурость какая-то.
– Какая?
– Да так… Челядь говорит, обиделись за что-то. Нежные какие! А деньги-то взяли. И кольца! И браслеты! И жрали в три горла!!!
От гнева глаза воеводы заблистали. Он расправил плечи, теперь выглядел не расстроенным, а оскорбленным до глубины души. Еще немного, подумала Ольха равнодушно, и велит послать погоню, чтобы всех повязать и повесить на деревьях повыше.
Олег отмахнулся:
– Кольца и браслеты не украли, верно? Сами дарили.
– Теперь бы не дарил!
– Гм… Я думал, ты дарил за их песни, а не за верность твоей дружине. Жаль, жаль… Попробуй послать вдогонку человека. Вдруг да вернутся? Нам еще гулять и гулять, а их последняя песня была особенно хороша. Я бы ее послушал еще разок.
«И я бы, – подумала Ольха смятенно. – И еще поплакала бы». Чудные песни у русов. Кто бы мог подумать, что она захочет слушать песни, от которых сердце не взвеселится, а хочется плакать навзрыд?
Асмунд от возмущения подавился воздухом. Глаза полезли на лоб.
– Что, просить?.. Да я их связанными приведу! Да я их приволоку за конями! Рылами по земле проволоку до самого крыльца!..
Рудый, у которого он орал над ухом, поморщился, сгреб кувшин со стола, с размаха шарахнул Асмунда по голове. Раздался треск, черепки и струйки темно-красного вина брызнули во все стороны. Разъяренный Асмунд оглянулся с удивлением: