"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— А-А-А-а-а-а-а, — заорал колдун, его передернуло от боли, и он попытался сползти со скамьи, на которой сидел, наземь, но солдаты вернули его на место.
— Повтори, — настоял Волков.
— То заклятия и заклинания, и еще списки ингредиентов для зелий, — почти проорал Зеппельт.
Волков брезглив, кинул книгу на стол, и потер руки, словно пытался очистить их от грязи.
— Творил ли ты, какие заклинания, творил ли ты какие-нибудь зелья? — спросил отец Семион.
— Творил, святой отец, — кивал
— Все слышали? — крикнул поп вставая. — Всем ли было слышно?
Собравшиеся люди слушали внимательно, с раскрытыми ртами, не каждому было дано хоть раз в жизни видеть, как судят колдуна. Они отвечали утвердительно, отец Семион доволен был и сел на место и продолжил:
— Насылал ли ты на людей заклятья порчи, на скот их, на имущество их? Желал ли зла отцам церкви, нобилям и другим честным людям?
— Нет, — отвечал колдун. Тряся головой, по белой, с синевой коже лица, по жирным щекам на жирные подбородки катились слезы, но то были не слезы раскаяния, то были слезы страха.
Он до смерти боялся говорить правду, но еще больше боялся, что его начнут пытать. Он боялся отца Семиона, но еще больше боялся он рыцаря, что сидел от попа по правую руку, даже доспехов не сняв, только освободив голову от шлема.
— Что нет? — спросил его кавалер. — Неужто ты ни применял заклятия и зелья? Зачем же тогда книга тебе эта?
— Я не желал зла нобилям и отцам церкви, — захныкал Зеппельт, — и имуществу и скоту порчи не посылал.
— А кому? — продолжал кавалер.
— Бабам и девкам только, и зелья я только привораживающие делал, и заклятия любви насылал.
— Значит, вожделел жен и дев? Вожделел ли ты жен, что прошли таинство и осенены были благостью брака?
— Да, святой отец? Обуревали меня демоны, привораживал я всех, кого мог. И замужних тоже.
— А вожделел ли ты детей? — спросил Волков.
— Да-а-а, господин, — завыл колдун.
— Многих ли приворожил? — строго спрашивал поп.
— Баб?
— Детей!
— Нет, не многих, господин, детей только двух, — Зеппельт опять рыдал.
— Только двух, почему только двух?
— Пена от зелья у них шла горлом, и бились они как при падучей, страшно с ними было, не стал больше на них ворожить.
— Умирали они?
— Не ведаю, выносил их ночью и клал у забора. Что у городской стены.
— Как же ты уговаривал их, зелье есть?
— Подманивал их разговорами, а потом пряники им с зельем давал.
— Зачем же ты вожделел детей, неужто жены тебя не прельщали?
— Прельщали, святой отец, только никто за меня идти не хотел, хотя мой отец был богат.
— А блудные девы не ходили с тобой?
— Только съев зелье, или в беспамятстве. Все говорили, что я больной, и болезнь моя заразна, никакая не шла со мной.
— Эй, еретик, — заговорил кавалер, — знаешь его?
Каменщик, чуть помедлили и ответил:
— Весь город его знал, звали его Белый поп, а как из храма его поперли, так стали звать его Белый Зепп или Вонючий Зепп. Папаша его и братья, большие мастера — любые мельницы ставили, а этот такой вот уродился, в попы подался. Дом поставил большой в месте, где голытьба проживает, другие люди его сторонились с девства, он уже в детстве жирен был и вонюч, вонял, говорят, так, что слеза пробивала.
— Господин, — крикнул один из солдат, что стоял за колдуном, — еретик не врет, тут с ним рядом стоять невмоготу, когда ветер не дует, сидит и смердит, паскуда.
— Потому и бабы его к себе не пускают, — добавил второй, морщась, — кто ж такого до себя допустит.
— Тихо вы, — прикрикнул на них Пруфф, — скажите, когда спросят вас.
Повисла небольшая пауза, но недолго она длилась, отец Семион обвел всех присутствующих взглядом и продолжил:
— А то клира тебя отлучили из-за хвори твоей? Из-за вони?
— Да, святой отец, — промямлил колдун, но с ответом тянул он слишком долго.
Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:
— Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?
— Чего? — не понял тот.
— За что его выгнали из попов? — переспросил отец Семион.
— Только слухи, говорят, что он ночью, над покойниками не только псалтырь читал.
Никто даже не понял, о чем говорит еретик, никто из людей, стоявших вокруг, и сидевших за столом не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Еоахим Зеппельт все понимал.
Он своими жирными ручонками закрыл лицо, словно закрыл ворота, затворил, отгородился от злого мира, задрожал своим огромным чревом в ярких, алых, огромных прыщах и завыл приглушенно из-за рук, длинно и заунывно.
— Говори толком, — громко приказал рыцарь, обращаясь к каменщику, — за что его выперли из церкви?
— Ну, так, не знаю я точно… то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо..
— Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь, — повысил голос кавалер.
— Ну, говорили люди, что он не псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее псалтырь-то он читал… наверное… но вот… — смущаясь, бубнил еретик.
— Что ты мямлишь, — рыкнул Волков. — Говори, дурак, как есть.
— Говорят, он покойниц пользовал, по ночам, на том его родственники покойной девицы уличили, — с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно большую работу сделал.
— А-А-А-А-а-а-а, — в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его никто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.