"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Переговоры были закончены. И все обрадовано загудели. Марта ставила стаканы, разливала вино все: Брюнхвальд и сын его, Брунхильда и Агнес, кавалер и Роха, горожане пили вино, и говорили друг другу приятные вещи. А потом депутаты кланялись и ушли.
Как-только они вышли, Брунхильда схватила сережки, стала мерить, а у Агнес были уши не проколоты, и она стала напяливать перчатки, а Волков взял дорогую шаль из шелка посмотреть покрутил ее перед глазами, и кинул на стол перед Рохой:
— Возьми жене своей.
— Чего? — растерялся Скарафаджо. —
Он глянул на шаль, что лежала перед ним, затем на Брунхильду, что престала мерить сережки и стояла с широко раскрытыми от гнева глазами, уставившись на кавалера.
А тот словно и не замечал ее гнева и продолжал говорить Рохе:
— Ты ж говорил, что у тебя жена есть.
— Есть, — соглашался Роха.
— Ну, так бери, — настоял Волков. — На Рождество подарок.
Роха еще раз глянул на пылающую от гнева красавицу и почти украдкой стянул со стола шаль и спрятал ее себе под дублет.
— Господин, — заговорила Хильда лилейным голосом, — а, может, и не подойдет эта шаль жене этого господина. Может, я ей что-то другое подберу.
— Подойдет, — закончил разговор Волков, взял кубок из серебра и поставил его перед Брюнхвальдом, — это вам, Карл.
— Мне? — удивился Ротмистр.
Волков повторять не стал, он не был щедрым человеком, и подарки он не дарил, он делал вложения, он понимал, что и Роха и Брюнхвальд ему могут пригодиться, лучше, если они будут ему благодарны. И он продолжил, обращаясь к младшему Брюнхвальду:
— Максимилиан, думаю, что дублет в моих цветах и с моим гербом будет вам к лицу, на шествии вы должны быть в нем. Меч я вам подберу, у меня есть неплохой.
— Так времени осталось мало, — мальчишка расстроился, — портной может и не успеть до праздника.
— Нужно, чтобы успел. Еган, сходи с господином Брюнхвальдом к тому портному, что шил нам, — кавалер кинул слуге один из трех великолепных золотых, что лежали на подушечке. — И торгуйся с ним, портной жулик еще тот.
Максимилиан и Еган еще не ушли, а Роха, дыша вином, заговорил вкрадчиво и тихо:
— Слушай, Яро, раз уж я, вроде как, твой сержант, может, и мне такой дублет пошьешь, я тоже хочу дублет с гербом.
Волков и так раздарил уже целое состояние, но в этом Рохе отказывать было глупо. И он сказал:
— Еган, сержанту тоже пусть шьет, и все чтобы было готово до праздников.
— А мне, как сержанту, положен галун из красной тесьмы на левом плече, — бубнил Роха, вылезая из-за стола и опрокидывая стаканы.
Волков его не слушал, они с Брюнхвальдом выпили вина. За окном снова пошел снег, или дождь, а в доме было тепло, и Марта готовила обед.
И все ждали Рождества. Весь город ждал.
Еще не все улеглись, кухарка еще гремела кастрюлями в внизу, когда дверь открылась. Волков не запирал ее сегодня. Ждал ее и она пришла. Поставила свечу на стол, по-хозяйски без слов села на кровать, стала расплетать волосы, снимать одежду, что-то напевая. Скинула платье и нижнюю рубаху, залезла к нему под одеяло:
— Тепло у вас тут, а нам дурень Еган, печку не протопил на ночь.
— Дрова бережет, я ему велел, дрова тут очень дороги, — говорил он, чувствуя ее лобок на своем бедре.
А она потянулась губами к его щеке, и гладила другую щеку рукой:
— Вот зачем вы мою шаль бродяге этому отдали?
— Так то не твоя шаль была. То моей жене дарили, — беззаботно говорил Волков.
— А эти горожане, меня за вашу жену приняли. Уж как мне раскланивались. И вы не сказали им, что я не ваша жена.
— Да угомонись ты, они и Агнес за мою дочь принимают и что? Ты вон золотые серьги получила, и радуйся, — все еще беспечно говорил кавалер.
— Радоваться, — Волкова словно холодом обдало, а красавица чуть от него отстранилась, — чего мне радоваться-то? Вот была бы я жена ваша, я может, и радовалась бы, а сейчас с чего?
— Да какая из тебя жена-то, — кавалер даже удивился, он смеялся, — ты ж ноги пред кем только не раздвигала, тебя кто только за лобок не лапал. И за деньги и за так.
— Так то раньше было, а теперь нет, теперь я честной буду, — Брунхильда стала снова ласковой и нежной, снова гладила его по щеке. Шептала ему в ухо.
— Честной? — Волков опять смеялся. — Да уже была такая честная у меня. Маркитантка одна, красивая была, не старая, деньга у нее водилась, в любви мне клялась, вином поила, мясо покупала мне. Других баб от меня гоняла, и я уж думал, что и обжениться можно, да в один прекрасный день я с караула пришел к ночи, а ее, невесту мою, три ламбрийца ублажают, прямо у костра. Я говорю: «Эй, что тут происходит?» А они мне говорят: «Не лезь, очереди своей жди, мы ей дукат серебряный дали, ты после нас будешь». Вот и вся любовь.
— Я не такая, — зло сказала Хильда. И чуть привстала на локте.
— Да такая, такая, — вальяжно говорил кавалер, все еще не понимал опасности.
И тут же получил по лицу, да звонкую, да еще и по глазу, так что потемнело в нем и круги поплыли. И ведь сильно била кобыла деревенская, она ростом едва ли не с него была. Сильная была, и видно всю силу вложила. У него из глаза слезы полились, он схватился за глаз рукой, заорал:
— Ополоумела, дура?
— Да уж боле не дура, не зовите меня боле… — заорала девица.
Хильда спрыгнула с кровати, стала вещи свои с пола поднимать и, не одевшись, голая кинулась прочь, да еще дверью так хлопнула, что всех в доме перебудила, стала биться в свою комнату и орала:
— Агнес, открой дверь, открой, говорю, чего заперлась, дура косоглазая.
Агнес открыла, и вскоре все стихло. Волков лежал в кровати за глаз держался. А народ в людской переговаривался, обсуждал происшествие тихонько. И все, за исключением Сыча, Брунхильду осуждали, даже и, не зная из за чего шум был. Последнее время, не любили ее. Даже брат Ипполит стал ее побаиваться. Уж больно заносчива стала девка деревенская.