"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— А если кнута получит, может, вспомнит, — предположил кавалер.
— Не вспомню я, господин. Ганс сказал, что поедет в Эйден, пока всё не уляжется. И Бог его знает, врал он или нет, — сипел Иштван. — Отвяжите, дышать тяжко. Рёбра ломит. Я и так всё скажу.
— Вильма где?
— Я её последний раз… Кажется, до рождества видал, больше не видел с тех пор.
— Будешь говорить, значит? — уточнил Волков.
— Буду, господин.
Кавалер дал знак Сычу, тот отвязал верёвку, Иштван упал на пол, Сыч развязал ему
Волков подождал немного и приступил:
— Ну, говори тогда, за что тебе Рутт подарила девку и двадцать монет серебра.
Лодочник уставился на него изумлённо, мол, это почему его интересует?
А сам кумекал, сидел, соображал, что ответить.
— Чего лупыдры-то пялишь, или вопроса не слыхал? — пнул его Сыч. — Отвечай, дурак!
Иштван продолжал разминать руки и нехотя заговорил:
— Баржу она просила до Эйдена отогнать.
— Рассказывай-рассказывай, — стоял у него над душой Фриц Ламме, явно не с добрыми намерениями поигрывая петлёй из верёвки.
— А чего рассказывать, приехал человек от неё, говорит, Рутт желает меня видеть, я приплыл на следующий день, она спрашивает, баржу в четыре тысячи пудов с товаром до Эйдена спущу. Я говорю, спущу, чего дашь? Она говорит, тридцать монет.
— Тридцать монет? А не много ли? — спросил кавалер.
— Если честно поедешь, лоцманом, так много, а если баржа ворованная, так немного.
— Значит, ворованная баржа? — спрашивал Сыч. — А хозяин где?
— Так про то ты у Рутт спрашивай, я на баржу поднялся ночью, уже ни хозяина баржи, ни купца на ней не было. Мы с ребятами пришли, сели, до Эйдена за два дня доплыли, там нас человек Рутт ждал уже. Вилли Секретарь его кличут.
— Почему так кличут?
— А он с бумагой всегда ходит и пером, у Рутт давно служит, сам как писарь суда одевается. Всё за Рутт считает и пишет всегда.
— А куда купца и хозяина баржи дели? — спросил Волков.
— Эх, господин, — ухмылялся Иштван, — и купца, и его приказчика, и хозяина баржи, и его помощников теперь уж никто, наверное, не сыщет. Рутт за собой хвостов не оставляет.
— А что за товар на барже был? — интересовался Сыч.
— Самый ходовой — хмель, в Эйдене за него хорошую цену дают. А если ещё севернее спустится — так ещё больше получишь.
— И сколько они за баржу с товаром выручили? — спрашивал кавалер.
— Баржа новая совсем, если даром отдавать, так две тысячи дадут, — говорил Иштван, прикидывая в уме, — а четыре тысячи пудов хмеля… тоже по-всякому две тысячи монет получишь. А то и больше.
— Неужто талеров? — не верил сержант.
— Да уж не пфеннигов, — ухмылялся Иштван.
— Да, — размышлял вслух Сыч, — за четыре тысячи монет не то, что пятерых людишек, даже больше зарежешь…
— Я про пятерых не говорил, я не знаю, сколько на барже людей было. Но обычно такой баржей трое управляют, да купец с помощником едет. А, может, там и вовсе их двое на барже было.
— А девчонку ты сам у Рутт просил, или она монету зажала и с тобою девкой рассчиталась? — спрашивал Волков.
— Нет, девку я сам просил, думал, трактир на дороге поставить. Пивом да харчами приторговывать, да пару шлюх завести, вот и просил девку у Рутт. Она и взяла из приюта самую костлявую.
— А Рутт, как и Вильма, из приюта?
— Все они оттуда, — сказал Иштван.
— Все? И что много их? — удивляйся кавалер.
— Да, немало их оттуда вышло, — нехотя говорил Иштван. — Госпожа Рутт…
— Прямо так, «госпожа»? — перебил его Волков. — Вильму вон Шалавой кличут, а эту «госпожой» зовут? Ну-ка рассказывай, почему Рутт «госпожой» называют.
— Так Рутт Вильме не ровня, — продолжал Лодочник, — Вильма шалупонь кабацкая, воровка и шлюха, а Рутт… она с купцами знается, да с судьями, да с банкирами. Большие дела делает. Я помню те времена, когда и она по кабакам волосатым пирогом приторговывала, а звали её тогда Рябая Рутт, так то когда было. Теперь тому, кто это вспомнит, она глаза вырвет. Теперь она госпожа.
— А ещё кто из приюта в город промышляет? — спросил Сыч.
— Ну, Вильма, а из старых Весёлая Рози, Монашка Клара. Ну и молодые девки ещё есть.
— И все из приюта? — не верил Волков.
— Все оттуда.
— Я смотрю, у вас одни баба бандитствуют, — с удивлением спрашивал Сыч. — А мужики тут у вас совсем не верховодят?
— Давно уже нет таких, все мужики или под бабами работают, или ушли на покой, — неожиданно произнёс молчавший до этого сержант.
— Либо в реке, — мрачно добавил Иштван.
Волков поглядел на него и спросил с усмешкой:
— А ты сам-то, как теперь жить тут думаешь, ты же про Рутт нам всё рассказал?
— На дыбе да под калёным железом я бы и так всё рассказал, — отвечал Иштван. — Я уже решил, ежели выйду отсюда живым, сразу подамся на север. Рутт узнает про то, что я языком трепал, так убьёт немилосердно.
— Убьет, значит? — уточнил Волков с улыбкой.
— А вы, господин, зря улыбаетесь, она и вас убьёт, если сможет, у неё не заржавеет, — теперь усмехался Иштван. — Ей будет не впервой.
— И как? Наймёт кого? — интересовался Волоков, не очень пугаясь.
— Не знаю, господин, но если вы ей мешать надумаете, то не сомневайтесь, способ найдёт. Сгинете, как не бывало.
Они ещё долго расспрашивали Иштвана Лодочника о его делишках, о том, как он баржи на реке грабит по ночам. Тот говорил неохотно, но говорил. Впрочем, ничего нужного или интересного Лодочник больше не сообщил, да они с Сычом и не знали, что ещё у него спрашивать. Волков велел его увести. Но сам покидать подвал для допросов не спешил, сидел, уставившись на огонь лампы.