"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Экселенц, даже уж не знаю, что делать дальше. Если не найдём Вильмы или Ганса, то и мыслей у меня боле нет, как вашу вещичку искать, — сказал Сыч, поигрывая гирей своего кистеня.
— Не знаешь? — рассеяно спросил Волков. — Сержант, приведи мне сюда этого… трактирщика.
Сыч ничего не сказал, смотрел на кавалера и интересом, а сержант пошёл за трактирщиком и вскоре привёл его. Ёзеф Руммер пришёл, стал, кланялся кавалеру, держался подобострастно и улыбался.
— Так, скажи мне, трактирщик, Вильма грамотна была? — спросил кавалер.
— Господин, так вроде
— Ну, а Рутт грамотна?
— Какая Рутт? — медленно произнёс трактирщик, и улыбка сползла с его лица.
— Рутт, та Рутт, которую все называют Рябой, — сказал Волков.
— Вы уж простите меня, господин, — вкрадчиво начал Ёзеф Руммер, — но Рябой её никто уже давно не зовёт.
— Дела мне нет, как там её зовут теперь, отвечай, грамотна она?
— Грамотна, господин… Кажется. Да ещё у неё и люди есть, которые грамотны, — мямлил трактирщик. Видно, про Рутт он совсем говорить не хотел.
— Чего ты, — говорил Сыч, — никак боишься бабу эту?
— Господа добрые, я и Вильму-то побаивался, а уж про госпожу Рутт я и вовсе говорить не хочу.
— Боишься, подлец, — смеялся Фриц Ламме.
— Я бы на вашем месте тоже опасался, — чуть ли не плакал трактирщик.
— Никогда ты не будешь на нашем месте, — заверил его Волков. — Говори, чего боятся, если решишь с Рябой Рутт связаться.
— Всего, господин, — трактирщик явно не хотел говорить. — Не невольте меня, добрые господа.
— Говори, дурак, на дыбе всё одно — скажешь, — заверил его Сыч.
Но трактирщик в ответ только жалостливые гримасы корчил и молчал. Волков поглядел на сержанта. Тот стоял и разглядывал что-то в тёмном углу, и взгляд его был такой отрешённый, словно всё, что тут происходит, его вовсе не касается.
«Ишь ты, и этот боится Рутт, — подумал кавалер. — Что ж это за баба такая». Но Волков хотел знать, с чем он может столкнуться и поэтому спросил у сержанта:
— Сержант, ну а ты что о Рябой Рутт думаешь?
Сержант скривился и поглядел на свои пальцы, словно кто-то иглой ткнул в его руку. Так и разглядывал её. Но кавалер ждал ответа:
— Оглох, сержант?
Сержант, наконец, собрался и сказал серьёзно:
— Я ничего недоброго о госпоже Рутт сказать не могу, госпожа Рутт достойная женщина, — а потом он и пояснил. — Да и не ведомо мне о ней ничего. А что раньше было… Так я того и не помню.
Волков устал, сидел, смотрел на сержанта и понимал, что тот врёт, думал разбить ему морду, но силы словно кончились. Две ночи спал мало, ел кое-как, откуда силы. Поэтому вздохнул только и, опираясь на руку Сыча, встал и сказал, кивнув на трактирщика:
— Этого в камору, завтра продолжим.
А сержант вдруг поспешил за ним, и на лестнице догнав его, пока никого вокруг не было заговорил тихо:
— Господин кавалер, вы уж не серчайте на меня, я по взгляду вашему видал, что осерчали, но вы съедите с города, а мне тут жить дальше, а с Рутт не забалуешь, сживёт со свету в мгновенье ока.
— И как сживёт?
— Да разве мало способов? — шептал сержант. — Много, господин, много. Уж и не знаю, какой захочет употребить.
— Ну, к примеру, захочет меня сжить со свету. Людей лихих наймёт?
— Нет, вас не отважится резать. Вас отравят, они ж все отравительницы. У каждой склянка с зельем завсегда под юбкой. Все отравительницы, все… А Рутт главная среди них, она первая стала купцов спаивать зельем до беспамятства, когда я ещё только на службу подался.
Тут на лестнице появился Сыч, и сержант сразу же смолк.
Волков вышел на улицу, а там солнце, тепло было, весна пришла уже по-настоящему. День к концу катился, а улица забита возами и телегами так, что разъехаться на перекрёстке не могли. Вдоль улицы бабы в чистых передниках выходили из свежевыбеленных, аккуратных домиков, выставили на табуретках хлеба, колбасы, кренделя с солью и домашнее пиво. Недалеко от здания тюрьмы башмачник вынес целую доску с расставленными на ней добротными башмаками. Дети бегали, ругались и скандалили, все были в хорошей одежде, но уже перепачканной в дорожной грязи. А бабы, расставив снедь на продажу, брали мётлы и мели от своих домов сор на большую дорогу, под колёса бесконечных телег. Хороший город Хоккенхайм, богатый и трудолюбивый. Только вот захотелось Волкову из этого города уехать побыстрее. Больно уж странные дела тут творились. Не хотелось ему сгинуть тут, как купчишке какому.
Пришёл Сыч, стал рядом, стоял, молчал, но недолго:
— Ну, экселенц, что делать будем? Думаю, Вильму и Ганса мы уже не увидим.
Волков понял, что это только начало разговора, хитрый Фриц Ламме заходил издалека. Кавалер смотрел на хитреца, чуть улыбаясь и уже зная, куда буде гнуть Сыч. А тот, увидав усмешку на лице кавалера, замолчал, вздохнул обречённо.
— Что, тебе тоже страшно с Рябой Рутт связываться? — всё ещё улыбаясь, спросил Волков.
— Так вы ж сами видели их морды, когда они об этой бабе говорили, даже сержант, и тот её боится до смерти. Все её боятся. Кроме вас, видно…
Волков стал серьёзен и даже строг и говорил при этом холодно:
— Мы не они, нам бояться не положено.
Фриц Ламме опять вздохнул, почесал щетину на горле:
— Ну, не положено — значит не положено. — Он чуть помолчал, раздумывая, и заговорил снова: — Ну, раз Рябой Рутт будем любопытствовать, нам придётся самим для вас готовить, а то ведь неохота смотреть, как вы корчитесь от отравы. Слыхали, эти все говорили, что она с зельями знается. Теперь пусть Ёган опять вам готовит. Вам не позавидуешь, готовщик он никакой.
Вот тут, впрочем, как и всегда, Сыч был прав. Волков об этом даже и не подумал. Он кивнул согласно:
— Да, сами на базар ходить будем, еду вам покупать. И девку эту приблудную, эту Эльзу Фукс, в покои тоже лучше не допускать. Мало ли, передадут ей дрянь какую-нибудь, намажет стакан ваш.
И тут Фриц Ламме был прав. И он продолжил:
— И броню под одеждой носить, и об оружии быть всё время. И кого-то нужно в покоях оставлять, когда уходить будем.
И опять он был прав. Всегда он был прав.