Иногда это происходит
Шрифт:
– Какая же хрень! – Воскликнул я, встав, наконец, на ноги и отряхнувшись. Джио то ли не услышал, то ли проигнорировал мое замечание.
– Да. Люди чувствуют себя несчастными, ищут успокоения в патриотизме, в борьбе за некое правое дело, основывают благотворительные фонды, открывают приюты для животных. Помогает. Действительно облегчает боль на некоторое время, но не дает выплеснуться всему. Ты улавливаешь, верно? У нас есть запас с подросткового периода, запас того, что не было выражено в возрасте для поисков, и сверху добавляется еще ежедневная порция. Никто не может забрать столько любви, сколько
– А как же черствые эгоисты, нарциссы, себялюбцы, женоненавистники, гомофобы, живодеры, политики и вся бессердечная братия?
– Их любовь просто чересчур токсична. Возможно, они не встретили вовремя того, кому можно вручить свою мини-фабрику, возможно, еще в детстве их производство было заражено. Любовь производится в их сердцах, неизбежно. Нет никаких исключений. Разница только в качестве. Самая чистая любовь у тех, кто несет ее с раннего возраста, самая ядовитая у тех, кто с юности был лишен возможности выплеснуть хотя бы толику.
– Все равно не понимаю, как это работает? Что значит – любовь убивает три года?
– Если ты однажды встретил свою истинную любовь, или – наоборот – никак не получается ее повстречать, твоя внутренняя энергия превращается в смертоносный яд. За три года накапливается количество, способное разрушить человека изнутри, полностью уничтожить. Ты не можешь полюбить никого другого, поскольку сердце продолжать направлять произведенную любовь на конкретную личность, и это сжигает все. Сад твоей души выжжен и разрушен. Ты – живое пепелище. Помочь тебе подняться?
– Спасибо, я уже справился, – ответил я, потирая ушибленное колено, и чуть было не ушел наверх, сбитый с толку болтовней Джио.
– Ты что-то хотел?
– Я…да…правда, из-за тебя забыл, что именно.
– Спросить, кто к тебе приходил, я полагаю.
– Точно! Кто это был?
– Не имею понятия. Прости. Раньше я его не видел, может, моя сменщица его узнала бы, но я с ним не встречался, – пожал плечами Джио и ухмыльнулся.
– Ясно. Имени он тоже не назвал?
– Нет. Визитку не оставил, как и номер телефона для связи. Назвал тебя кретином, поклонился и был таков. Интересный молодой человек.
– Молодой? – заинтересовался я. У меня не так-то много молодых знакомых, так что если бы Джио удосужился припомнить, как выглядел мой таинственный посетитель, я бы сразу его опознал. – Как он выглядел?
– Ничего, что бросалось бы в глаза. Среднего роста, обыкновенной внешности, не такой уж молодой. Просто походка энергичная, и со спины не дашь больше тридцати пяти.
Вот и все данные, которыми я обладаю.
Среднестатистический человек среднего роста и неопределенного возраста. Ты бы взбеленилась, окажись ты в подобной ситуации, быть может, даже стукнула бы Джио раз-другой, чтобы он напряг свою единственную извилину и приложил все усилия для освежения памяти. Но тебя здесь нет, а я очень устал. Это уже давно перестало напоминать прощальное письмо, как ты считаешь? Наверное, мне стоит вздремнуть. Имеет ли это смысл? Конечно, нет. Через пару часов мне предстоит выбрать метод и совершить расправу над собой, а я собрался насладиться дневным сном. С другой стороны – это последний дневной сон в моей жизни. Это вообще последний день моей жизни.
***
Не знаю, удивишься ли ты, но я действительно проспал почти два часа. Впервые за долгое время мне удалось отрубиться, как только голова соприкоснулась с прохладной поверхностью подушки. Подушка у меня, между прочим, кошмарная. Я думал, что после той, на которой мне пришлось провести пять ночей в доме твоей родни, мне уже ничего не страшно, но я ошибся. Заметь – первый раз за все письмо! А ты – уже дважды. Я не веду счет, не подумай ничего такого, это было бы совсем по-идиотски, но все равно приятно осознавать, что впервые я ошибаюсь реже тебя. И то только потому, что тебя нет рядом. Глупо. Как же все это глупо, ты и представить себе не можешь, моя дорогая Лизель.
Когда я проснулся, первым делом подумал о том, что неплохо бы спуститься в бар и взять там пару сэндвичей на перекус. Мне предстоит сегодня свести счеты с жизнью, а я думаю только о том, как бы набить желудок. Какой я к черту самоубийца? Всем известно, что при смерти кишечник опорожняется сам собой. Не хочу доставлять никому особенных неудобств, так что мысль о еде пришлось отмести в сторону. Если бы она была человеком, я бы отвел ее в сторону и дал бы по роже, чтобы не смела больше объявляться.
Приступы агрессии мне несвойственны, но сейчас отчего-то зачесались кулаки. Злость помогала мне держаться первые несколько дней или даже недель после нашего разрыва, но потом она сошла на нет. Осталось только безразличие и апатия. И еще тоска. Ты и вообразить не можешь, как я тосковал. Какая ужасная это была тоска, Лизель. На стену хотелось лезть, вопить, причинить себе любую боль, только бы заглушить это страдание, эту муку. Ты бы сейчас закатила глаза, рассказывай я это все вживую.
– От тоски страдают только лентяи, которые оправдывают свою безмозглость и бездеятельность душевными расстройствами, а ты совершенно здоров.
Но я нездоров. Нездоровье мое столь сильное, что я задумывался, не наведаться ли мне и впрямь к психиатру. Твердое решение покончить с собой, к счастью, избавляет от подобных неприятных процедур. К тому же, у меня все равно не было денег. Нет и сейчас. Но не думай, прошу тебя, что бытовые невзгоды вынуждают меня обрывать свое пребывание на этой бренной земле. Я не настолько мелочен, тебе должно быть это известно. Да, мне сутками нечего было есть, и я перебивался кофе и крекерами в нашем офисе, иногда Карлос угощал меня своими отвратительными рыбными тако.
Я уже говорил тебе про это его изобретение? Только полоумный мог выдумать подобную дрянь. Сдается мне, это случилось позднее нашего разрыва. К Карлосу в закусочную зашел какой-то баран. Был отличный день, я сидел там же, на своем рабочем месте, где мы с тобой нередко поедали жареный картофель, мучаясь похмельем. Посетителей не было, Глория крутилась на барном стуле, разглядывая свои длиннющие ногти и тяжело вздыхая, а Карлос шинковал капусту. Я что-то им рассказывал, и по их скучающему виду понимал, что давно ушел от сути истории, но никак не мог заставить себя замолчать. Так вот, этот тип, из-за которого произошла вся заварушка, распахнул дверь, остановился посреди зала как вкопанный и оглядел нас троих. Я забыл, о чем говорил и, прерванный на полуслове, уставился на него в ответ.