Иномирянка для министра
Шрифт:
— Лежит в кустах, ждёт.
Я внимательно посмотрела в глаза Саранды и спросила:
— Скажи честно, я здесь в безопасности?
— Не могу сказать наверняка. Я знаю, что мы будем защищать вас от магии. Знаю, что дом будет менять конфигурацию, чтобы защитить вас от ударов во время падений и прочих физических неприятностей. Но в безопасности ли вы здесь — сказать трудно. Мы всего лишь привязанные к дому духи, не в наших силах знать грядущее или предугадать все возможные события.
Кажется,
Может, и впрямь стоит немного расслабиться? Отдохнуть, довериться духам и дому. Эоланд мог вернуться, чтобы убрать яд… или добавить ещё, убедиться, что отрава подействовала.
Не надо себя накручивать.
Подсыпать яд и убить напрямую своими руками — не одно и то же. Обнаружив меня, Эоланд может струсить и убежать.
И дом должен меня защитить… но почему-то все эти доводы не успокаивали. Наверное, я переутомилась.
Следуя за человеческой формой Саранды, я всё гадала, зачем же Эоланд сюда явился?
***
Императорский посланник настиг меня возле тюрьмы. Карета остановилась в пятнадцати метрах от ворот, я отодвинул стекло и, расписавшись в бланке, взял пакет.
На твёрдой бумаге вспыхнули красным магические охранные знаки.
Ответ на моё сообщение о личности найденных под завалами длоров и убийстве Кордолии был удивительно коротким:
«Со всеми твоими действиями и выводами согласен. С родными похищенных переговорю сам. Молодец, что не стал пороть горячку и тащить Верония на допрос. Приезжай как можно скорее, такие вещи обсуждаются только лично».
Как хорошо, что император снял с меня неприятную обязанность общения с родственниками пострадавших. И желание обсудить всё лично я прекрасно понимал.
Развернуть бы карету да помчаться во дворец. Но я должен поговорить с Эоландом.
Смерть Кордолии уравнивала шансы Эоланда и дяди Верония на возглавление рода после моего ухода.
Искушение обвинить дядю было так велико… Схватить его за волосы и втащить в камеру, запереть, пообещать сгноить в тюрьме. Или пусть его втащат обычные солдаты — такое унижение для чистокровного длора.
Как было бы хорошо посадить дядю в тюрьму. Ведь ему очень выгодна смерть Кордолии.
Он где-то здесь, в столице.
Он мог снять родовое обручальное кольцо.
Но…
Я закрыл глаза, погружаясь воспоминаниями в далёкое дождливое утро. Третья жена дяди не обладала покладистостью его предыдущих жён, она ему изменяла. А когда дядя узнал и потребовал прекратить позорить его имя, Аледа рассмеялась и сказала, что будет жить, как пожелает, и родовая магия защитит её в любом случае. С того дня Аледа перестала таиться.
Миг расплаты наступил в утро, когда родовой браслет отказался от женщины, за год так и не исполнившей супружеский долг. То, что это была не её вина, на магию не влияло. Последние дни та почти не слушалась хозяйку, и дяде удалось запереть Аледу в подвале.
А потом она потеряла власть и защиту.
Дождь стучал в окна. Почти уснувший без воздействия хозяйки дом наполнился трепещущими тенями. Страх и любопытство не давали уснуть, а утром вытолкнули из постели. Одевшись в тёмную неприметную одежду, я спустился в гостиную с лестницей на подземные этажи и спрятался за горшком с пальмой. Каменный сосуд вытягивал из меня тепло. Стена тоже была холодной.
Я ждал. Слушал шелест дождя и сгорал от лихорадочного возбуждения: если дядя в порыве гнева убьёт бывшую жену, я избавлюсь от его власти.
И я хотел этого, мечтал об этом, жадно прислушивался, надеясь уловить среди шелеста дождя легчайшие шаги дяди. И не услышал. Дядя появился внезапно: высокий, уверенный. Его ярость наполняла воздух, заставила меня сжаться за горшком с пальмой.
Сердце испуганно колотилось, идея подсмотреть за дядей резко перестала казаться хорошей. Всё, чего я хотел — оказаться как можно дальше отсюда.
Отперев дверь на лестницу в подвал, дядя нарочито резко распахнул её. Она грохнулась о стену, на миг заглушив рокот дождя и бешеный стук моего сердца.
— Аледа, выходи! — рявкнул дядя. Я не видел его лица, только побагровевшее ухо. — Иначе запру тебя здесь и уеду в загородное имение.
Я безоговорочно поверил в эту угрозу. Он мог. Аледа, так легкомысленно решившая остаться в доме почти до последних дней своего могущества, тоже поверила.
Стук дождевых капель о большие, во всю стену окна, усилился. Аледа выглянула из темноты проёма: мертвенно-бледная, сжавшаяся от ужаса. На измятом блестящем подоле тускло дрожали блики.
Уперев руки в бока, дядя грозно спросил:
— И где твоя самоуверенность? Где женская гордость? — Он шагнул к ней.
Аледа испуганно отшатнулась. Вскрикнула, хватаясь за перила.
— Прости-прости, — пролепетала она. — Я была неправа. Я не должна была, но… ты же понимаешь, брачным чарам всё равно, что ты не можешь, они…
— Сюда, — рыкнул дядя.
Я потянулся вперёд, готовый исполнить приказ, но вовремя опомнился и сильнее сжался за пальмой. Продолжал смотреть.