Иностранка
Шрифт:
— Как ты думаешь, что это такое? — тихо спросила Мадлен.
Эдмон, прищурившись, смотрел на картину. Он подражал своему отцу… Тот часто покупал вот такие непонятные картины и всех знакомых, кто ими не восторгался, считал людьми дурного вкуса, неумными и недалекими.
Эдмон пожевал своими полными губами, словно попробовал картину на вкус.
— По-моему, эта картина изображает силу! — сказал он наконец громко, так, чтобы услышал художник.
Тот обернулся, с усмешкой взглянул на ребят и задержал свой взгляд на кружке,
— Не очень-то благородно отбивать у меня заработок!.. — сказал он. — Тем более, если к тому же ничего не понимаешь в искусстве.
Эдмон обиделся на его слова:
— Зачем же вы тогда нарисовали кулак?.. — спросил он.
— Видишь стрелы?.. — спросил художник. — Они пронзили надежду человека! Убили ее!..
— А маятник?.. — вступила в разговор Мадлен.
— Тем, у кого нет надежды, время не нужно!..
— Тогда зачем же кулак? — стоял на своем Эдмон.
— Последний салют тем, кто борется.
— Значит, это все-таки сила!
Художник задумчиво потрогал свою бородку. Его светлые глаза долго ощупывали рисунок.
— А, пожалуй, ты прав, мальчик! — сказал он наконец. — Если люди борются, значит, они сильны!..
Очевидно, то, что он нарисовал, стало ему вдруг дорого, и художник печально уставился на яркий квадрат тротуара. Из его обычных друзей рядом сейчас никого не было. И ему не хотелось, чтобы эти маленькие ценители искусства уходили.
— Это очень хорошая картина! — сказала Мадлен.
— Очень! — подтвердил Эдмон. — Если бы ее можно было повесить на стену, я позвал бы сюда своего папу!.. Он очень любит такие картины…
— Я могу перерисовать ее на холст, — с надеждой сказал художник.
— Правильно!.. — живо поддержала его Мадлен.
Эдмон вздохнул.
— Мой папа не покупает копий!..
Глаза художника вдруг блеснули веселым огоньком:
— Ну тогда скажи ему, что я продаю картину с куском тротуара!..
Все трое дружно засмеялись. Потом художник снова углубился в свою работу, не думая о том, что через какой-нибудь час она погибнет для человечества навсегда. Он так увлекся, что позабыл о ребятах. И они побрели дальше, позвякивая своей кружкой.
Время от времени Мадлен, оборвав разговор на полуслове, стремглав кидалась вперед, для того чтобы вовремя подхватить монету, которая как будто падала с неба. И всякий раз угадывала. Монета с тупым стуком падала в кружку…
— Ну, как у вас дела, дети?
Перед ребятами внезапно появилась мадам Жозетт. В коротком светлом пальто, она казалась очень высокой.
Мадлен протянула ей кружку, мадам Жозетт встряхнула ее, и на ее лице появилось выражение радостного изумления.
— Ого! И это всего за три часа!.. — воскликнула она.
— За два с половиной, — уточнил Эдмон. Он не хотел оставаться в тени.
— Ну, раз уж вы меня встретили, давайте сюда вашу кружку.
— Пожалуйста! — сказала Мадлен. — Надеюсь, вы будете щедрой.
Эдмон, шутливо
— Помните, что в старости вы сможете вдруг остаться одинокой!.. Тогда мы будем собирать для вас тоже!..
Бросив в кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.
— До старости мне еще лет тридцать!.. — засмеялась она. — Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..
И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..
Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.
— Куда ты?! Куда ты?! — кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.
Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.
Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.
— Мадлен! Не смей! — схватил он ее за руку. — Мадам Жозетт запретила!..
Мадлен сердито вырвала руку:
— Если боишься, можешь не ходить!
Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:
— Мадлен! Мы должны вернуться!..
Но Мадлен упрямо шла вперед.
— Нас же туда не пустят!.. — крикнул он наконец. — И потом там могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..
Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:
— А твой папа фашист! — крикнула она прямо ему в лицо.
Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.
— Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..
Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.
— Подними плакат! — строго сказала она Эдмону. Он повиновался. — Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.
Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.
Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…