Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
– Серов просил передать вам десять винтовок и патроны к ним.
– Правда?! — вмиг ожившим голосом воскликнул Турлай.— Вот обрадовали так обрадовали! Вот за это спасибо!
Из–за развалин донесся отчаянный визг, послышалась шумная возня. Луна, вышедшая из–за облаков, осветила какой–то рычащий клубок, мелькнувший за дальними срубами.
– Собаки…— сказал, вздохнув, Турлай и покосился в ту сторону.— Почти пять сотен человек ушли в начале лета из тайги, собак своих, конечно, бросили. Вот они и одичали. Даже жалко их другой раз… А запах, чуете, какой?
– Да уж как не чувствовать…
– Вон за теми черными развалюхами стоят два орочонских гроба. Доводилось видеть когда–нибудь? Это колода такая, выдолбленная внутри, туда, значит, кладут покойника, а потом гроб ставят на ножки высотой аршина в полтора–два. Когда, бывает, набредешь на них, оно, конечно, непривычно поначалу. Но то в тайге. А за каким бесом здесь они появились? И ведь недавно — что интересно. А главное — не пустые они…
– Вот как? Не совсем удачное место для похорон.
– Тут не похороны, тут — другое,— убежденно сказал Турлай.— Гробы сверху прикрытые, но я заглянул в них.
Лежит медвежье мясо, нарубленное кусками прямо вместе со шкурой. Однако прочие все думают, что там мертвяки гниют, вот в чем штука! А второе — гробы сами старые, стало быть, принесены откуда–то пустые, а уж здесь их медвежатиной набили. Вопрос — зачем? Кому понадобилось? И еще эта мертвая голова…
Турлай умолк. Некоторое время они молча смотрели на череп, смутно белеющий над черными стенами дряхлой избы.
Погода, видно, начинала портиться. Луну то и дело заносило облаками. По земле одна за другой скользили тени, вызывая в глубине оцепенелого леса неясные и таинственные движения.
– У нас вот болтают,— проговорил вдруг Турлай,— орочоны, мол, устроили для своего бога. А я так думаю, что орочоны с их богом вместе никаким краем до этого дела касательства не имеют. Тут, Алексей Платонович, другое. Чую, неспроста все, кому–то оно нужно…
– Безобразие! — сердито сказал Зверев.
– Конечно, безобразие,— согласился Турлай.— Рядом поселок, там дети, бабы, а тут — пропастина воняет, голова человечья…
– Так убрать надо! Медвежатину сжечь, голову — закопать.
– Так–то оно так, Алексей Платонович, да больно уж мне хочется узнать, зачем все это делалось. Есть у меня одна думка…
Захар Тарасович оборвал себя и снова посмотрел вокруг. Видно, что–то не на шутку его тревожило.
Все так же неслась в вышине луна, ныряя в облачных сугробах, и бесплотные тени бесконечной чередой продолжали скользить по сонному лику земли. Зверев по привычке отыскал созвездие Большой Медведицы,— или Семь Старцев, как называет его Очир,— перевел взгляд выше, и — вот она, Полярная, холодное и постоянное сердце северного неба, путеводная звезда скитальцев.
– Ну, идемте в поселок, други,— Турлай бодро взял под уздцы зверевского коня.— Я пойду вперед, поведу вас самой короткой дорогой.
Миновав поляну, тропа снова вторглась в заросли. Высокий кустарник весь ходил ходуном и шелестел под порывами ночного ветерка. Торопливый ропот Гулакочи и шум собачьей свары среди развалин Мария–Магдалининского прииска становились глуше и глуше, пока вовсе не затерялись где–то вдалеке. А справа, за темной стеной кустов, нарастал широкий и ровный гул — то был голос уже самого Чирокана, хмурого властелина таежного золота.
Оставшиеся пять верст прошли в молчании. Чавкала под копытами грязь, звякала временами подкова о случайный камень да негромко побрякивали удила.
Поселок, должно быть, давно уже спал. Сейчас он уже не казался чистеньким и аккуратным, как на закате с горы. Дома — темные и молчаливые — то теснились беспорядочно и неряшливо, то, наоборот, словно бы сторонились друг друга нелюдимо. Тоскливо чернели поломанные изгороди, похожие на остатки громадного остова, вросшего глубоко в землю.
Турлай остановился, поджидая Зверева, и сказал, настороженно блеснув по сторонам глазами:
– Ко мне, видно, поедем…
Зверев кивнул.
– У меня оно, конечно, не бог весть как. Один живу, бирюк бирюком…
– Пустое, Захар Тарасович, нам все равно.
– Вот и я думаю…
Захар Тарасович круто свернул в какой–то малоприметный переулок, с обеих сторон подступали кособокие развалюхи — не то амбары, не то стойла для скота. Ломкий бурьян высился почти до крыш. Лошади, почувствовав, видно, конец пути, пошли бодрее. На частый стук подков лениво откликнулся лишь один пес — брехнул пару раз дряхлым басом из глубины темных дворов и — нос под хвост — вернулся, надо полагать, к своим собачьим снам.
Турлай вошел во двор приземистого длинного дома. Жердевые ворота стояли настежь — они, по всему судя, никогда и не закрывались. Дом показался Звереву заброшенным — издерганная ветром крыша, трава растет возле самого крыльца, и в слюдяном блеске окон тоже чудится что–то нежилое, остывшее.
– Вот она, наша хата! — весело блеснул зубами Турлай.— В другой половине Иван Карпухин проживает, шесть душ детей да баба — вот и весь его приисковый капитал. А в этой, значит, я, тоже богач еще тот…
Он негромко засмеялся и, повозившись перед дверью, исчез в сенях.
Очир тем временем хозяйственно обошел двор, закрыв попутно ворота, заглянул в низенькие сараюшки, темневшие в дальнем углу.
Двор задами выходил на обрыв, под которым тянулась травяная пойма, дальше — песчаный светлый берег, а за ним угадывался скупо мерцающий темный Чирокан.
Слабый свет тронул стекла, моргнул пару раз, разгорелся. Под окном легло бледное пятно. Стало чуточку веселее.
– Алексей Платоныч! — окликнул шепотом Турлай, выглядывая из сеней.— Вьюк давайте сразу в хату.