Инспектор Золотой тайги

Митыпов Владимир Гомбожапович

Золотопромышленники переглянулись и дальнейшее выслушали с неподдельным вниманием.

– Господа, прекрасно известный вам Никита Тимофеевич Ожогин является ныне финансово–экономическим советником нашего правительства, поэтому данные предложения исходят главным образом от него. Генеральная мысль такова: антибольшевистский фронт в Сибири и на Дальнем Востоке слишком разношерстен, отсюда — распыление сил и средств. Солидные деловые люди не могут позволить себе финансировать деятельность всех и вся — то есть и Гамова, и Семенова, и Калмыкова, и Колчака.

Из этих несомненно искренне преданных нашей общей идее сил требуется выбрать наиболее респектабельную и соответствующую западным понятиям о демократии. Таковыми к востоку от Урала являемся мы, и никто больше.

Ну,

попробуйте на минуту вообразить себе, господа, какого–нибудь нашего полудикого атамана беседующим на светском рауте с дипломатическим представителем Запада. Чего можно дождаться от этакого предводителя дикой дивизии, кроме матов и рассуждений о способах разрубания противника до пояса? Именно поэтому Никита Тимофеевич Ожогин призывает авангард делового мира Сибири примкнуть к Временному правительству автономной Сибири. Я понимаю: вы люди, умеющие считать деньги и не любящие ими рисковать. Во–первых, вам нужны гарантии. Поэтому я говорю прямо: наши предложения подкреплены мощью и авторитетом крупнейших держав мира, что прямо вытекает из вышесказанного. Во–вторых, что вы выигрываете из сотрудничества с нами? После того, как союзники распространят свое влияние вплоть до Урала, а это неизбежно, сюда устремятся иностранные капиталисты. Чтобы выжить, не дать себя подмять, местные деловые люди должны быть объединены и близки к правительственным кругам. Всего этого достигнете тем, что поддержите нас сейчас, в этот рекреационный период. В свою очередь, и мы заинтересованы: кроме финансовой поддержки с вашей стороны, мы будем иметь и политическую выгоду — поддержка деловых кругов Сибири придаст нам вес в глазах союзников и сделает их более сговорчивыми при заключении соответствующих договоров. Господа, я взываю к вашему благоразумию! Можно, конечно, попробовать пересидеть это страшное время, стиснув зубы и вцепившись в свой мешок с деньгами. Но в таком случае никто не даст гарантию, что завтра вы не лишитесь мешка вместе с руками!

– Какой ужас, — пробормотал Франц Давидович с отчетливо ощутимой иронией.

Как ни странно, Ганскау на это лишь усмехнулся добродушно и подлил всем шампанского.

Жухлицкий задумался. Можно было по–разному оценивать сказанное капитаном, но заинтересованность Японии, Англии и Америки в богатствах Сибири отрицать невозможно. Как знать, может, Сибири действительно суждена некая самостоятельность?.. Да, тут есть над чем поломать голову. Время и в самом деле такое, что если пойти с нужной карты, в конечном счете можно иметь баснословный выигрыш. А риск? Что ж, риск был и в самом сегодняшнем его положении, положении золотопромышленника, живущего на территории, в той или иной мере контролируемой Советами… Убедительно прозвучала и ссылка на Ожогина. Жухлицкий чуть усмехнулся: «финансово–экономический советник правительства»,— ишь какого титула удостоился старый лис!.. Впрочем, спешить не стоит. Надо дать капитану уклончивый ответ, а там видно будет. Подумав так, Аркадий Борисович поднялся.

– …И особое место в нашей программе занимает пункт о предоставлении Владивостоку режима порто–франко,— внушительно говорил Ганскау Ризеру.— Это ли не доказывает заботу правительства о процветании частного предпринимательства?..

– Николай Николаевич, прошу прощения! — перебил его Жухлицкий.— Предмет нашей беседы столь увлекателен, что можно проговорить до рассвета. А между тем нас ожидает скромный ужин. Заранее приношу свои извинения — чем богаты, тем и рады!..

* * *

Аркадий Борисович давно уже не чувствовал себя так легко и свободно, как в этот вечер. Одетый под молодца старателя — огненная шелковая рубаха, атласные шаровары, кушак длиной аршинов в семь,— он являл за столом образец гостеприимного хозяина, этакого таежного хлебосола. Рядом с ним — будто и впрямь хозяйка — сидела Сашенька в платье из тканной золотом парчи,— на бархатистых щечках темный румянец; моргнет невзначай — ресницы так и брызжут черными стрелами.

У Дарьи Перфильевны одежды, кроме той, в чем приехала, с собой не оказалось.

Пришлось ей с великими усилиями натягивать Сашенькин сарафан. А вот на ноги она ничего подходящего так и не смогла подобрать,— осталась в дорожных сапогах. Сапоги отдали почистить казаку, а тот перестарался — густо смазал их, болван, дегтем. И теперь Дарья Перфильевна сидела за столом, втянув живот аж до хребта и благоухая, как тележная ось. Могучая грудь золотопромышленницы так распирала тесный сарафан, что старик Ризер, пока не пообвык немного, все косился на Дарью Перфильевну с некоторым смятением.

Капитан Ганскау, военный человек, со своей потрепанной гимнастеркой не расстался, в ней и вышел к столу. Отдохнувший, побритый, он выглядел немного лучше, чем утром, хотя голодный блеск не совсем исчез из его глаз. Увидев стол, белоснежный, уставленный снедью, залитый ярким светом восемнадцати свечей, он на миг замер, нервно дернул головой и лишь после этого пошел знакомиться и с армейским шиком расшаркиваться перед дамами.

Что и говорить, стол был богат. Салаты, грибки соленые, сохатиные губы с моченой брусничкой, оленьи языки горячие и холодные, медвежьи лапы и медвежий окорок, зайчатина, тушенная в бруснике, холодцы разные. Мясо вареное, жареное, печеное на углях по–охотничьи и тушенное с кедровыми орешками. Таймень вареный и жареный, уха из хариусков, соленые сырки из озера Баунт, по вкусу не уступающие лучшему байкальскому омулю, икра сиговая, кетовая, паюсная, зернистая… Пламя свечей играло и дробилось в разноцветных графинах с голубичными, черничными, малиновыми настойками. Довоенная смирновская водка в граненых бутылках стояла рядом с ямайским ромом, мадерой, французскими коньяками и шампанскими.

Аркадий Борисович, хозяин всего этого великолепия, провозглашал тосты один за другим: за гостей и — отдельно — за дам, за Колчака и Семенова, за Америку и Японию, за Русско–Азиатский банк и — с улыбкой обратись в сторону Ганскау — за главу Временного правительства автономной Сибири господина Дербера.

Францу Давидовичу, сколь он ни отнекивался, пришлось–таки выпить под курочку в бульоне, поданную ему в особицу, пару рюмок смирновской. Он разрумянился, захмелел, но держаться оттого стал с осторожностью двойной.

– Идея автономной Сибири далеко не нова,— говорил ему между тем Ганскау, держа в руке наполненную рюмку.— Но именно нам… господину Дерберу принадлежит мысль строить ее по образцу и подобию Северо–Американских штатов… Сибирский промышленник не может остаться равнодушным к такому… такой… Словом, не может–с!

– Конечно, конечно! — поддакнул Ризер, постреливая замаслившимися глазками в сторону Дарьи Перфильевны; Жухлицкий как раз что–то говорил, нагибаясь к самому ее уху, а она смешливо косила в ответ горячим глазом.

– Сибирь — золотое дно,— с хмельным упорством гнул свое капитан.— Но… рабочие руки… где их взять? Наш мужик ленив… бун–н–нтовать — это он может!.. Пороть? Изрядно порото, а толку–с? Бесполезно, господа… это в крови… Мы заселим Сибирь… черт возьми!., н–нем–цами… фр–р–ранцузами, алг…англичанами! Пусть едут — земли хватит! Объединенные Штаты Сибири — к–како–во–с?!

– Да–да,— торопливо соглашался Ризер.

Аркадий Борисович поймал его взгляд, брошенный на Мухловничиху. «Ишь заиграл, хомяк! — усмехнувшись про себя, подумал он.— Старый и больной. А сам небось женьшень да панты пудами жрет. Я тебе покажу старого и больного!» Он тут же наполнил водкой самую вместительную рюмку и, протягивая ее Францу Давидовичу, провозгласил:

– За легендарный золотой Орон! Чтоб он и дальше процветал под крылом нашей прекрасной Дарьи Перфильевны!

– Какой там — легендарный…— промямлил Ризер, нехотя принимая рюмку.— Где ему до вашего Чирокана…

– Франц Давидович, положа руку на сердце, сколько вы за все годы взяли металла с Оронских приисков?— доверительно наклонясь к Ризеру, но достаточно громко спросил Жухлицкий.— Говорят, тонн семь–восемь наберется, а?

За столом разом наступило молчание. Дарья Перфильевна даже как–то с лица спала при этих словах. У капитана мигом протрезвели глаза. Только Сашенька продолжала улыбаться как ни в чем не бывало.