Инспектор Золотой тайги

Митыпов Владимир Гомбожапович

«Сумасшедший»,— понял инженер и вдруг поймал себя на том, что все еще сжимает рукоятку пистолета. Накатившая неловкость, чувство пронзительной жалости заставили его торопливо выдернуть руку из–за пазухи.

– Отец, я не торгую,— мягко и серьезно сказал он.— Нет у меня ничего, не купец я, понимаешь? Может, хлеба дать тебе?

Человек молча шагнул в сторону и безучастно застыл, сгорбившись еще больше и уронив руки. Глаза его, вмиг погаснув, пропали за кустистыми бровями. Крупинки золота, проскальзывая между корявыми негнущимися пальцами, одна за другой падали на землю и бесследно тонули в желтой хвое.

– Ты из Чирокана, отец? — Зверев наклонился

с седла, преодолевая какую–то смутную жуть.— Пойдем с нами, а?

Старик не шелохнулся, словно и не человек он уже был теперь, а замшелый кряжистый пень, с незапамятных времен стоящий здесь у тропы.

Зверев оглянулся на Очира, пожал плечами и тронул коня. У места, где тропа поворачивала, он обернулся. Старик исчез, лишь причудливые тени мешались там с рваными пятнами вечернего света. Да и человек ли то был? Может, таинственный дух сумеречной этой тайги? Призрак, являющийся усталым путникам? Или бесприютная душа скитальца старателя, убиенного тут в стародавние годы? Вздохнула тайга под порывом налетевшего ветра, ожили тени, горестно и мудро закачали деревья далекими вершинами…

Тайга кончилась вдруг — словно толпа молоденьких лиственниц выбежала на край обрыва и разом остановилась, разглядывая в немом восхищении глубокую скалистую долину и атласную ленту реки, что далеко внизу блистала среди зелени холодными переливами.

Зверев придержал коня. В первый раз за весь долгий путь Очир не остался сзади охранять хвост каравана, а подъехал и стал рядом.

Солнце уже готовилось ускользнуть за щербатые, изъеденные временем гребни дальних гор. Ярый вечерний накал размахнул малиновые крылья мало не на полнеба. Розовый, чуть с дымкой свет заливал долину. Зверев замер: такой красотищи он не ждал. Гряды чугунно–серых скал, встающих вдоль берега Чирокана, приводили на память суровые лики сказочных спящих великанов. Казалось, не косые тени от садящегося солнца и не вековые шрамы, избороздившие их, а невыносимая мука от зрелища человеческих мерзостей заставила судорожно исказиться эти каменные лики, испустить однажды тяжелый вздох, смежить устало веки и навсегда отрешиться от суетного мира людского.

Сам поселок Чирокан растянулся вдоль берега. Может, был он грязен, убог, завален дерьмом и дрянью, но расстояние стирало все это. Игрушечно чистенькие и одинаковые домики поблескивали крохотными оконцами, обещая привет и приют под каждой кровлей. Отличались от прочих величиной два чинных двухэтажных дома и несколько аккуратных бараков, стоящих чуть на отшибе. Топились печи,— наверно, хозяйки готовили ужин, бренчали подойниками, окликали непоседливую ребятню. И, дополняя этот домовитый уют, вероятно, мычали во дворах коровы, похрюкивали свиньи, тыча мордами в корыта с сытным пойлом. При виде дымков, пышно встающих в безветренном воздухе, Звереву даже почудился аромат свежеиспеченного хлеба.

Мир и благополучие… Не верилось, никак не верилось, что тропы к этому успокоительно тихому поселку идут через холодные каменные перевалы, виляют по мертвым болотам и бесконечной таежной глухомани, и одна из них зовется Тропой смерти; что на пути к нему высится где–то черный крест с жутковатым прошлым, встречаются нахрапистые варнаки с пятизарядками и спятившие старцы, требующие с проезжих шелк и бархат и посыпающие землю золотым песком.

Ближе — на берегу речушки, впадающей сбоку в Чирокан,— виднелись полускрытые зарослями остатки каких–то строений и желтые кучи отвалов. Зверев достал из планшета карту–трехверстку и, сверившись с ней, понял, что это уже лет тридцать как заброшенный

Мария–Магдалининский прииск. Если верить карте, от него до поселка было верст пять.

– Ну вот и приехали,— вполголоса проговорил Зверев и сам удивился тому, что получилось это у него почему–то невесело.

Он откашлялся, сильно провел ладонью по бороде, отросшей за время пути, и деловито сказал:

– Поехали, надо успеть до темноты.

Ведя лошадь в поводу, он пошел первым. Тропа круто спускалась наискось вдоль склона. За многие десятилетия ее выбили до каменного целика. Лошади временами оскальзывались, тревожно фыркали. «Придется перековать коней,— подумал Зверев, прислушиваясь к лязгающему топоту копыт.— Совсем ослабли подковы…»

Тропа резко повернула и еще круче пошла под уклон. Склон слева уходил вниз почти отвесно, справа стеной вырастали скалы — шершавый серый гранит, иссеченный кварцевыми жилами.

Зверев остановился, достал из седельной сумки геологический молоток с короткой — для дороги — ручкой. Окинул взглядом скалу, привычно примерился и одним сильным ударом отбил кусок породы — кварц, полупрозрачный, желтовато–ржавого цвета, с вкраплениями какого–то темного железистого минерала. С жилами такого кварца обычно и бывает связано золото. Зверев задумчиво взвесил его на ладони, помедлив, бросил в сторону. Обломок зашумел вниз по склону, удаляясь, несколько раз ударился обо что–то, потом все стихло.

– Эй, Платонович, золото находил? — окликнул сзади Очир. В голосе его чувствовалась добродушная усмешка.

– Много,— в тон ему отозвался Зверев.— Вся гора золотая.

«Так и есть, протерозойские или даже архейские граниты,— подумал он.— Древняя страна, ничего не скажешь…»

Снизу поднимался сумрак, все сильнее тянуло знобкой сыростью.

В долину спустились уже затемно. Здесь Зверев снова сел в седло и, отпустив повод, предоставил коню самому держаться в темноте тропы.

Высокий ивняк стоял вплотную к дороге. Где–то недалеко шумела вода на перекатах — виденный давеча сверху ключ Гулакочи, приток Чирокана. Уйма комаров тонко и зло ныла возле самого уха. Небо еще было светлое, пепельное, но звезды уже проступили — бледные, робко подрагивающие.

– Шорт побери,— ворчливо сказал сзади Очир,— беда много мошек.

Лошади, пофыркивая, убыстряли шаг. Тропа пошла мягкая — уже не камень, а песок чувствовался под копытами.

Ночь набирала силу. Странный тоскливый вопль донесся вдруг из темноты, и еще один, потом кто–то рявкнул басисто, и пошло–покатилось гулять, удаляясь по распадкам, глухое лесное эхо. Кто–то шарахнулся в кустах, с треском кинулся прочь. Далеко впереди — должно быть, в конце тропы — блеснули два зеленых огонька и тут же пропали. Перед самым лицом бесшумно пронеслось что–то большое и мягкое. Звереву стало слегка не по себе.

– Очир! — окликнул он больше для того, чтобы подбодрить себя.— Это кто там кричит?

– Гуран, однако, Платонович,— спокойно отозвался Очир.— Зверь сам худой, а голос шибко толстый. Кто не знает, мало–мало может пугать.

Ключ шумел все явственнее. Злее стал писк комаров — с темнотой они все более и более стервенели. Зверев, чертыхаясь вполголоса, то и дело хлопал себя по шее, по лицу. Закурил взятый у Митрофана Даниловича злейший самосад, но помогло мало.

Справа за деревьями всплыла багровая мутная луна. Словно заревом далекого пожара тускло озарило лес. Смутные тени легли на землю, темнота в зарослях и меж деревьями как бы ожила, загустела, обрела зловещую недосказанность. Звезды уже вовсю роились в вышине.