Инсталляция
Шрифт:
— Ангелина Луишевна, — позвал «мальчик».
Она подняла глаза на писателя и подпрыгнула на месте, едва успев поймать планшет на лету.
— Александр! Александр Рассветов!
— Здравствуй, Ангелина, — вежливо улыбнулся тот.
— Я вас оставлю, — удалился «мальчик».
Ангелина бросилась к Александру и, радостно попискивая, обняла. Не зная, куда деваться, Рассветов уставился на отшвырнутый в угол дивана планшет. Когда объятья начали откровенно затягиваться, он тронул девочку за плечо, и Ангелина тут же отлипла.
— Я вашу
— Правда?
— Честно! У меня столько вопросов!
— Мне лучше присесть…
— Не стесняйтесь!
Александр устроился на краешке, и Ангелина заметалась перед ним, тараторя:
«А почему Светлана бросила Дмитрия? Он же тако-ое дело раскрыл!»
«На сто пятнадцатой странице Дмитрий отметил, что у свидетеля карие глаза, а на двести третьей они у него уже зеленоватые. Не могу понять, это линзы, игра света, или намёк, что у него есть злобный брат-близнец?! Это объяснило бы многое…»
«Ну как Леша мог предпочесть Марину, она же глупая, поверхностная и… ну… невоздержанная!»
«Почему преступник делал то, что делал? У него же было всё! Откуда такая злоба и алчность?»
«Я три книжки прочла, и складывается впечатление, что через расследование своих дел Дмитрий пытается найти что-то, нечто, без чего его жизнь кажется недоделанной, как мозаика у меня в комнате на столе…»
Отвечавший доселе в режиме попугая, Александр поднял на Ангелину внимательный взгляд. Понимание этой девчонки казалось куда глубже, чем у высоколобых критиков Западной Европы и России, которые выковыривали из его романов лишь отголоски актуальных событий, поп-культурные отсылки, большинство из которых он и близко не задумывал, а если находили вечные вопросы, то лишь те, которые болтались на поверхности.
— Это правильный вопрос, Ангелина. Ты ведь понимаешь, что я не могу на него ответить напрямую? Иначе зачем все эти книжки?
— А, ну ладно, — легко согласилась она и тут же вдавила в пол тему отношений Дмитрия и Светланы.
Лязг металла о металл — это стены костюмов разъезжались подобно бессчётным кулисам, являя всё более широкий обзор на Короля, а когда уехала последняя, к нему как на сцену впорхнул ещё один небезызвестный персонаж — Кирилл Каталонов. Сегодня «Платиновый блондин России 2003» расхаживал в скромным по его меркам оперном фраке с красной бабочкой.
— Это ещё что, Кирюша? — воскликнул, скосив на секунду глаза, Король. Несмотря на то, что капризный голос подразумевал немного фирменной жестикуляции, он сидел истуканом и высматривал малейшие недостатки своего макияжа.
— Это, Луи, высокое искусство! — объявил Кирилл Каталонов, изящно вытряхнув смартфон из рукава в ладонь. — Себяшку?
Король мигом отвалился от зеркала, чуть склонил голову, чтобы влезть в кадр, и оба, не сговариваясь, организовали пару сценок. Отобрав фотографию, Кирилл передал смартфон ассистенту. Луи же воссел обратно на трон.
— Только не говори, что ты задумал это! —
— Я думал, так много думал, и почувствовал, что весь мой репертуар последних лет — пыль, Луи. Пыль!
— Скажи это композиторам, аранжировщикам, текстовикам, стилистам…
— Нет! Это прекрасные, талантливые люди, но для моей души… Я что хочу сказать, Луи, душа моя просит тех самых ощущений, когда я просто пел в опере, касаясь чего-то… высокого, выше, чем я сам. Прекрасное чувство… А сейчас я что? Вот за что меня люди запомнят? За дурацкие клипы, где меня как дурака валяют? За рекламу с кривляниями? Нет. Я не буду таким. Я хочу вернуть те времена, когда я был хорош, отличен, замечателен, и Зрители меня… уважали.
Король покачал головой сочувственно и осуждающе.
— Кирюша-Кирюша-Кирюша… Все мы со скрипом проходим испытания Зрителями. Но знаешь, почему они до сих пор не пожрали наши души? Потому что в них осталась капля уважения за то, что мы такие, какие мы есть. Не притворяемся непонятно кем. Нет, притворяемся, но мы такие и есть — лицедеи. Кирюш, ты давно не платиновый мальчик из оперы. Ты такой же как и мы, попсовик-затейник.
— Я не могу, не могу больше выносить их осуждения! — дрогнул голосом Каталонов.
— Ой, да пёс с ними! Большой, дворовый, блохастый… — Луи задумался, но тут же стряхнул с себя это наваждение. — Пёс. Им ведь что подавай — чёрт-те что. Никогда не скажут, сами не знают, только нащупывай, а мы с тобой парни немолодые, стабильные. Зачем дёргаться, ломая рабочий механизм? Кирюша, костюм классный, но пожалуйста, исполняй только проверенные номера. Я Зрителям никогда новые песни не пою, пока не убедюсь, что не натренировал репертуар до автоматизма. А ты — сколько лет ты не занимался академическим вокалом? Десять?
— Двадцать.
— Вот!
— Не знаю, Луи… я настроился на оперный номер. Месяц готовился. Я справлюсь.
— Иди сюда, — распахнул объятья король, и Каталонов как-то неловко, но принял его приглашение. — Я верю в тебя, дружище и очень, очень боюсь. Но одно я знаю точно — здесь мы на своём месте. Что ты, что я. Мы справимся и в этом году.
— Справимся… — безжизненно повторил Каталонов и с внезапной энергией отпрянул от друга. — Спасибо, Луи. Я за тобой через одного, пойду готовиться.
— Вот и хороший мальчик.
Когда он проводил Каталонова из гримёрки взглядом, улыбка померкла. Король развернулся к зеркалу, в который раз проверил макияж и вздохнул. Тут в гримёрку пронырнула голова с гарнитурой в ухе.
— Луи, дорогой, готовность пятнадцать минут.
— Я тебя услышал, — отозвался тот, и головы как не бывало.
Остальные самоорганизованным гуськом повалили в коридор — под «Чёрного ворона» от Короля. Песню он безбожно пересаливал, дабы как следует пролудить связки. Когда Луи умолк, в гримёрке остались лишь два «мальчика», оба на ногах, и Ангелина с Александром.