Инстинкт № пять
Шрифт:
Учитель объявил мне об этом полгода назад, на закате теплого летнего дня, когда он вдруг взял меня с собой на прогулку вдоль моря. О, я хорошо запомнил тот разговор, ведь он перевернул всю мою судьбу…
Мы шли от оранжереи к концу бетонного мола. Охрану генерал оставил на берегу. Балтийское море, словно гладкое зеркало, отражало тучный диск медленно заходящего солнца. И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одном месте. Вдали крашеной курчавой овчиной краснели тучки, облепившие чистую линию горизонта, словно ягнята на водопое, и вода была неподвижна, как золотой парфосский мед в серебряном кратере. Боги благосклонно приняли глубокими
— Герман, — сказал генерал, — я возлагаю на тебя исключительные надежды. Ты — самый сильный медиум из всех курсантов. Против тебя они просто балбесы. Ты — мой любимец и с этой самой минуты становишься хранителем моей судьбы. Буду с тобой откровенен, — он сделал тревожную паузу, — мне угрожает скорая гибель…
Я настолько опешил, что не сразу нашел слова для ответа, доверие учителя ошеломляло:
— У вас — ясновидца! — есть враги?
— Да.
— И кто этот безумец?
— Это юная девушка… кажется, у нее на левой щеке круглая родинка.
— Девушка! — растерялся я еще больше, ожидая бог весть чего.
— Да, — сверкнул глазами Эхо, — ей двадцать. Она выше среднего роста. Кажется, хороша собой. Родинка на щеке напоминает махрового паучка… м-да… и всегда рядом с ней, под рукой, черная сумочка из лаковой кожи на укороченной ручке, с желтого цвета застежкой в виде маленькой змейки, Герман. Внутри, за белой подкладкой из шелка, зашито спрятанное письмо. Написано по-французски очень дурным почерком. И я, как ни силюсь, не могу его прочитать! А ведь знаю — там как раз написано ее имя… Такого со мной никогда не было! Стоит вглядеться, и буквы тотчас тонут в бумаге… м-да… а пока медиум не знает имени своего врага, он беззащитен от нападения. Ни о какой правильной обороне не может быть и речи.
Я чувствовал, с каким мучением ему дается откровенность такого рода: генерал не привык вручать свою жизнь в чужие руки.
— Там же, — продолжал он, — в проклятой сумочке бестии, запоминай, Герман, флакончик духов в виде сердечка из хрусталя. Он запрятан в парчовый мешочек. Рядом круглая пудреница с зеркальцем внутри. Зеркальце, Герман! Зеркальце Красной Шапочки! Это о нем говорил Хейро, помнишь? Но самое главное тут! Удвой свое внимание, Герман! Какой-то непонятный предмет, завернутый в оберточную бумагу. Размером с книжку. Внутри он мягкий, многослойный, а снаружи твердый на ощупь. Когда откроешь ее сумочку, Герман, первым делом выясни, что это такое. Ясно?! Я не могу посмотреть на него даже краешком глаза — сразу темнеет в глазах…
Тут мы подошли к самому краю мола. Август Эхо сделал губы трубочкой и принялся с мрачной силой души насвистывать мелодию из Бартока, из музыки к «Чудесному мандарину».
Странным образом забыв свою жизнь, я сохранил в памяти и уме все остальное.
И он снова принялся насвистывать. На этот раз что-то из Моцарта.
Глубоко захваченный его тоном, его откровенностью, я воскликнул:
— Но как она может угрожать вам, маэстро?! К вам нельзя подойти на расстояние выстрела! Тем более неизвестному лицу! Тем более девушке! Пройти с револьвером в секретную зону. Оглянитесь, мой генерал, как вас охраняют! Вы — самый засекреченный человек в державе…
Горький смех оборвал мою пылкую речь.
— Это же моя смерть, глупец.
Волна чуть сильней плеснула пенной каймою о мол.
— Мага, который потерял силу, может прикончить любая из этих пустейших капель, Герман, — усмехнулся он, стряхивая
— Но как я смогу защитить вас, учитель?
— Балбес! — Генерал побледнел от гнева. — Ты забыл про пророчество Хейро! Вспомни, что он говорил о правильной защите мага от непредусмотренной смерти. От смерти, написанной прежде законной кончины. Кто способен ее остановить? Только ученик мага. То есть ты, Герман! Только ты способен найти врага, остолоп. Ведь против тебя, дуралей, заклятье бессильно. Там, где судьба капканами караулит каждый мой шаг, ты свободно пройдешь до конца.
Ругнувшись, маэстро устремился стрелой прочь от меня, он не желал видеть, насколько туп его любимец и как неверна надежда. Я хотел было бежать за ним, ведь я наконец вспомнил, о чем идет речь, но медиум сделал угрожающий жест — не догонять! И бросил, не оглядываясь, сквозь зубы: «Ты найдешь ее, Герман. Кровь из носа — найдешь! Если найдешь, я верну тебе память. Нет — останешься прежним нулем».
Я остался стоять на месте как вкопанный.
Но тут нам снова нужны объяснения, без которых дальнейший рассказ невозможен: кто такой Хейро? О каком пророчестве напоминал мне учитель? Кто наконец он сам — великий ясновидец Август Эхо? Ведь он позволил мне поднять завесы и заглянуть в свою жизнь.
Так вот, Август Боувсма родился осенью 1922 года в Варшаве. Это случилось 2 сентября. Его отец Оест и мать Луиза были актерами мюзик-холла, и мальчик родился прямо в театре, во время антракта. В нем было намешано много кровей — ирландской, венгерской, даже австрийской, но польской не было. Мать не желала помех своей карьере на сцене и отдала сына на воспитание сестре, ярой католичке. Сначала он рос как нормальный ребенок, но постепенно способности дали о себе знать.
Так, например, он мог иногда слышать тайные мысли взрослых, или угадать, где и сколько золотых прячет тетка в комоде, или пугать сверстников тем, что убитая мышь начинает дергаться, как живая, когда Август указывает на трупик указательным пальцем.
Но самым удивительным было его умение просыпаться внутри своего же собственного сна и направлять его движение в самое интересное место. Мальчик долго не подозревал, что так умеет только один он, и считал, что все видят сны таким образом. А еще он видел в темноте, мог прочесть страницу книги, накрытую рукой, но все это скрывал, боясь стать предметом насмешек в школе и в то же время извлекая маленькие выгоды из своего дара.
И вот однажды он открыто предъявил свой дар окружающим.
Это случилось на сеансе голландского медиума Джерарда Руазе, который гастролировал летом 1937 года в Вене, куда переехали родители Боувсмы, забрав его из постылого колледжа. Юноша пришел на сеанс со школьным приятелем. Августу шел пятнадцатый год. Медиум Руазе был на излете своей европейской славы и использовал в своем представлении несколько подставных лиц. Это было сразу разгадано Августом, и сердце юноши преисполнилось презрением к знаменитости. Он рассказал про обман приятелю, и оба стали свистеть и смеяться: нас дурачат.