Интересная жизнь… Интересные времена… Общественно-биографические, почти художественные, в меру правдивые записки
Шрифт:
Как-то уже в зрелые годы я прикинул, сколько в количественном отношении я прочитал книг в школе. Конечно, трудно подсчитать все, но думаю, что процентов шестьдесят из «обязательного» набора мировой литературы я за эти годы «проглотил». Что значит обязательный набор? Русская классика – Пушкин, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Чехов, Л. Толстой (кроме его романов, которые я в этом возрасте не осилил, но на всю жизнь полюбил Толстого-новеллиста), Куприн, Горький и т. д. Зарубежная – Флобер, Бальзак, Гюго, Мопассан, Джек Лондон, Драйзер и так далее. К некоторым классикам после «школьного» чтения я уже больше не возвращался. Так, каюсь, никогда не перечитывал больше ни Тургенева, ни Гончарова, ни Гюго… Некоторые же стали спутниками на всю жизнь, как, например, Чехов, Куприн, Маяковский… Конечно, взрослея, добавлял в список книги Паустовского (увлекся я им страшно!), Зощенко, Алексея Толстого (по-моему, все написанное им добыл и прочитал), Пикуля, Виктора Конецкого, Стендаля, Ремарка и многих, многих других. Всех
Чтение книг развило гуманитарную направленность, заложенную во мне, вероятно, и генами, и атмосферой в доме. Уже в седьмом классе я стал писать книгу. Начиналась она с того, что по Пятой авеню в Нью-Йорке в темном плаще, закрывшись от дождя, шел молодой человек. Роман из жизни в Америке! Написав несколько страниц, я решил прочитать их сестре, которая в это время уже училась на филфаке в педагогическом институте. Она поразилась тому, что, не выезжая из Москвы дальше Ховрино (двадцать-тридцать километров от города, там жил мой любимый двоюродный брат), я пишу о Нью-Йорке. Сестра решила, что это я откуда-то их переписал. Только прочитав мои страницы и увидев там непотребное количество грамматических ошибок, поверила, что это действительно мой опус. Вообще-то я всю свою жизнь считал, что из меня вышел бы писатель, ну, скажем, средней руки, а может, и немного повыше, если бы не моя лень да некая тяга к сибаритству.
Трудно сказать, откуда у меня так рано проявилась и «общественная жилка». Может быть, оттого, что мама, как я ее помню, всю жизнь интересовалась тем, что же происходит в стране, в мире, любила в разговорах далеко отойти от типично женских проблем. Может, от отца, который нечасто, но вел со мною «политические беседы». Может, гены такие. Но уже в младших классах я стал командиром и пионерского отряда, и всей школьной дружины. Позднее – секретарем школьной комсомольской организации, членом Бауманского райкома комсомола.
Что же еще в наибольшей степени воздействовало на человечка во времена моего детства и молодости? Родители, аура в семье, книги, школа, всеохватывающая идеологическая пропаганда – это, конечно, сильнейшие воспитатели, но уже довольно давно пришел я к мысли о том, что, пожалуй, в числе важнейших по значимости, по силе воздействия на формирующуюся личность является группа друзей, компания сверстников. И что характерно, с годами эта тенденция усиливается. Этому есть объяснение.
Как проходило воспитание дитяти в патриархальные времена? В крестьянских семьях (долгие годы население России на 80–90 % из них состояло) дети сызмальства видели своих родителей в самом главном процессе жизни – в работе. Не просто видели, но посильно участвовали, «заражаясь» в зависимости от отношения к труду отца с матерью трудолюбием или леностью, ответственностью или разгильдяйством, честностью или бесчестием… Это и определяло в первую очередь главенствующее влияние семьи на ребенка. А в наши времена? Отец и мать чаще всего целый день на работе. Где, чем, как они там занимаются, дети, как правило, не знают. Приходят усталые, домашние дела последние силы отбирают. Социологи установили, что сегодня родители уделяют собственно «педагогическим» усилиям по воспитанию своего чада не более двадцати минут в сутки! Кто же тогда ближе всего и по времени, и по делам совместным, и по авторитетности стоит к подростку? Компания его друзей, или, как говорят специалисты в этой области, «неформальная группа». Она и формирует мощнейшим образом и понимание того, что такое хорошо, а что такое плохо в человеческих отношениях, представления о красоте, об отношении к женщине, к сексу, вообще обо всем на свете. Так что, дорогие родители, самым тщательным образом относитесь к тому, с кем водит хоровод ваше чадо.
Мне сильно повезло по жизни. С самого раннего детства, собственно говоря, как себя помню, сложилась у нас во дворе компания друзей. Пять ребят с одного двора и из одного класса одной школы (здесь надо напомнить менее возрастным, чем я, людям: школы в мое время были «однополыми» – раздельно мужские и женские). Только один позднее ушел из нашей компании по «идейным» соображениям: у него с возрастом проявились жизненные ценности, противоположные остальным друзьям. Остальные же прожили и проживают вместе всю отпущенную каждому из нас жизнь. Вместе праздновали все советские и постсоветские праздники: дни рождения, Новый год, 8 Марта, 1 Мая, 9 Мая, Октябрьскую революцию и др. Иногда, когда до официального праздника далеко, смотрели отрывной календарь и собирались, чтобы отмечать день Парижской коммуны, день рождения Исаака Ньютона, День рыбака и далее по календарю. Вместе ходили в походы, в кино. Вместе оценивали приводимых в компанию девушек. Вместе, вместе… И вот что интересно. Все мы после окончания школы поступили в разные институты, потом стали работать соответственно на разных работах, переженились, переехали в другие районы города, обзавелись новыми друзьями, хорошими знакомыми, но, говоря хотя и слишком красиво, но объективно точно, узы самой первой нашей и самой тесной дружбы не разорвались.
Так что же дала эта компания для нашего ума, души и характера? Очень многое. Ну вот обошла нас мода на табак, и так никто и не закурил. Не хотели и не пили водку, но довольно рано стали пить «Ркацители. Десертное» (было такое сухое вино). Водку стали в меру употреблять аж после тридцати лет. Политикой интересовались. Читали много. Особенно же любили, начиная где-то с 7-го класса, ухаживать за девушками. Развязными бабниками не стали, но почитателями женских прелестей до сих пор числимся. Здесь надо сказать, что в отличие от сегодняшнего времени в наши дни общение с девушками был длительный, сложный и весьма трудоемкий процесс. Сколько сил, галантности, настойчивости и умения надо было вложить в то, чтобы просто поцеловаться, не говоря уж о большем! Бытовала расхожая фраза: «Если бы перевести все усилия молодых людей по завоеванию (это если культурно говорить) девушек на “мирные рельсы”, то мы давно бы уже построили коммунизм». Так и формировалось наше миропонимание и наши характеры в компании школьных друзей.
И последнее воспоминание о школе – смерть Сталина. Учился я в это время в 9-м классе. Помню, рано утром сообщили о его смерти. Как кипятком ошпарило. Почему-то выскочил во двор. Там темно, никого нет. Побежал в школу, занятий нет, то ли официально отменили, то ли так стихийно сложилось. Стали собирать деньги на венок, прямо в руки мне, как секретарю школьной комсомольской организации, несли рубли, трешки, десятки. Довольно быстро собралась значительная сумма денег, и тут же пошли мы заказывать венок. Обошли несколько похоронных контор, все венки раскуплены, с трудом купили где-то чуть ли не последний. Его и понесли к Дому Союзов. Прошли одно оцепление, еще одно, но на ближних подступах к нему нас остановила цепочка милиционеров, которая сдерживала несметные толпы народу. Венок отобрала, а нас обратно завернули. Товарищи мои пошли куда-то прорываться, а я, так как был уже внутри оцепления, обошел стороной Дом Союзов и попал на Красную площадь. И увидел, как рабочие снимают мраморную плиту с надписью «Ленин» и устанавливают новую: «Ленин. Сталин». Постоял я, посмотрел и пошел домой. Может, это и спасло меня от смертельной давки в толпе. Это и есть, пожалуй, последнее по времени школьное воспоминание.
Глава II
Немного об институте. Тайны вечной любви, или Как прожить в одном браке более 60 лет. «Бывает же так!» – из жизни одного класса 135-й московской школы. Вхождение в систему «низшего уровня Высшего слоя».
Не помню, в силу каких демографических, социальных и прочих причин, но в 1954 году был особенно чудовищный конкурс в московские институты. По 6–8 человек на одно место в обычном вузе, по 10–12 – в престижном. Вступительные экзамены поэтому были лютые, да к тому же в то время и оценки в школьном аттестате имели значение. Поэтому так и осталось моей голубой мечтой поступить на филологический факультет МГУ (до тех пор, пока он сам ко мне «не пришел». Об этом – ниже). Располагался он в мои времена в самом центре Москвы в прекрасном здании В. Баженова. Здесь читали лекции многие великие ученые своего времени. С трепетом ходил я школьником по его историческим аудиториям. Я не просто побывал в этих аудиториях, я там писал свое сочинение на олимпиаде МГУ по литературе, куда пробился, пройдя конкурсы в районе, в городе, пройдя первые два тура олимпиады. В призеры я, к сожалению, так и не попал и мечту о МГУ похоронил. Забегая вперед, скажу, как же крепко сидят в человеке его сокровенные мечты. Прошли годы, и я убедил дочь поступать на факультет журналистики МГУ. И она поступила!
Итак, Московский городской педагогический институт. Толпа народу: родители, абитуриенты, их друзья. Таким, как я, поступить весьма и весьма проблематично. Во-первых, конкурс – 8 человек на место. Но даже не это главное. Дело в том, что в этот институт устремилась масса умненьких девушек с золотыми медалями, а их зачисляли без экзаменов, после простого собеседования! (Как оказалось впоследствии, в нашей институтской группе из 22 студентов было 14 медалисток!) Таким образом, для нас, безмедальных, оставались совсем крохи мест.
Неисповедима судьба твоя на экзаменах. Запомнилось, как один весьма бойкий абитуриент сразил всех нас тем, что заявил, что сочинение он будет писать стихами! Написал на двойку и к дальнейшим экзаменам допущен не был. Я получил за сочинение четверку. Всего же, как я уже писал об этом, надо было сдать шесть экзаменов (!): сочинение и устные – русский язык, литература, история, иностранный язык и зачем-то география (на филфак!). Дошел я, сдав на отлично русский язык, литературу и историю, до английского языка. Здесь-то и таилась моя погибель. Дело в том, что по сути своей я был абсолютным гуманитарием, но всю жизнь мне с большим трудом давались иностранные языки. Где-то я вычитал, что владение ими зависит от развитости музыкального слуха. О полном его отсутствии у меня я узнал уже в 4-м классе школы. На уроке пения (был и такой предмет в советской школе) старый, седой, совсем крохотного роста учитель вызывал по одному к доске учеников, брал свою скрипочку и играл мелодию украинской народной песни «Журавель». Надо было пропеть первый куплет. До сих пор помню его начало: