Интерконтинентальный мост

Рытхэу Юрий Сергеевич

— Надеюсь, что так и будет, — помедлив, ответил Метелица. — Такое уникальное сооружение рождает множество непредвиденных проблем. Сохраним ли мы природу Арктики в неприкосновенности, сумеем ли мы строить так, чтобы не повредить природе и животному миру? У строителей моста есть и другая забота: сумеем ли мы, люди двадцать первого столетия, действовать так, чтобы не нанести ущерба тем коренным жителям тундры, которые населили издревле эту землю, той цивилизации, которая существовала здесь испокон веков я сумела дожить до сегодняшнего дня, несмотря ни на что… И должен признаться вам, что это самая сложная, самая трудная задача, не менее важная, чем величайшее символическое значение моста для наших стран и для всего

человечества.

Обратно в Уэлен редакционная коллегия летела над долиной горного ручья Тэю-Вээм. Френсис сидели рядом с Петром-Амаей и не отрываясь смотрела на тундру.

— Вы давно знаете мистера Метелицу? — спросила она соседа.

— Впервые видел.

— Но он держал себя так, будто он ваш давний друг.

— Он хорошо знает моего отца… А Перси Мылрок вам родственник? — спросил в свою очередь Петр-Амая.

— Не такой близкий, чтобы мне нельзя было выйти за него замуж, — простодушно ответила Френсис.

— О, вы собираетесь пожениться? — оживленно спросил Петр-Амая.

Девушка рассмеялась:

— Нет, нас еще рано поздравлять. Просто на нашем острове степени родства различаются и так: можно жениться или же этого не следует делать. Мы с Перси можем пожениться теоретически, так сказать…

Вертостат пролетал над низинной тундрой, отделяющей Тихий океан от Ледовитого. Цепочка лагун соединялась судоходным каналом, и с высоты можно было видеть караван грузовых барж, ведомых автоматическим «капитаном».

Френсис видела множество блестевших на солнце озер да яркий ковер расцветшей тундры. Она напомнила ей окрестности Нома, но здесь не темнели отвалы вдоль потоков, какие остались в Аляскинской тундре от огромных золотодобывающих драг. Теперь золото в нужных для промышленности количествах добывалось из морской воды…

Уэлен сверкнул на солнце россыпью белых домов: казалось, на земле лежат нерастаявшие еще с прошедшей зимы обломки айсбергов, дожидаясь скорой зимы, затаившейся ледовыми полями где-то возле острова Врангеля.

Френсис снова приникла к широкому иллюминатору.

И вдруг на каком-то вираже в поле ее зрения попали яранги, вытянувшиеся по длинной галечной косе, обрамленной полосой морского прибоя. Это было словно видение из прошлого.

— Это яранги? — воскликнула она.

— Да. Мы воссоздали и храним облик древнего Уэлена, каким он существовал тысячелетиями, — с гордостью ответил Петр-Амая.

У причальной мачты стояло несколько больших тундроходов на воздушной подушке.

Для профессора Кристофера Ноблеса это были давно знакомые места. С тех, пор как возобновились традиционные поездки жителей Берингова пролива друг к другу, он почти каждый год посещал Уэлен, производил археологические раскопки вместе с советскими коллегами в старом Наукане и на других стоянках древних жителей этой оконечности Азии.

Гостиница представляла собой обыкновенный жилой северный дом, далеко не новый. Большой номер на втором этаже отвели Кристоферу Ноблесу, а остальные поместились на первом этаже.

Френсис бросила на кресло дорожную сумку и подошла к окну. В Уэлене окна всех домов смотрели на север, на старый Уэлен и блестевшее за ним море. Доносился шум прибоя, и даже иной раз можно было услышать резкий вскрик морских чаек.

Под окном плескались волны лагуны, и низкий, покрытый травой и тундровыми цветами берег казался нетронутым и чистым. И вдруг с щемящей сердце жалостью вспомнился родной Иналик, крохотный островок, и россыпь домиков, прилепившихся к крутому берегу, кусочек голой скалы, над которой нависла страшная угроза. Ведь прошло много-много лет, века промчались над Иналиком, и, за очень редкими исключениями, мало кто уходил с острова. Случалось, что иной громогласно заявлял: ухожу отсюда навсегда! Проходило несколько лет, и вдруг люди Иналика видели его снова у себя. И никто не осуждал его, не припоминал ему опрометчиво сказанных слов: такова была жизнь в Иналике, и неожиданный исход людей был таким же привычным и необходимым, как и покаянное возвращение. Дед Адам Майна говаривал: «Иналик — часть каждого человека, родившегося здесь. И если человек уходит, он всегда чувствует, что часть его здесь… И ноет, напоминает ему в бессонные ночи в дальних странах кусок скалы, засевший в сердце, и мысль об Иналике, о будущем возвращении на родной берег греет его всюду…»

В какой-то книге, может быть в сочинениях Евгения Таю, Френсис читала об этом чувстве, о том, что человек Арктики так тесно, так крепко связан с землей, где родился, что она воистину ощущается как часть его собственного тела.

Глядя на лагуну и далее, на яранги Уэлена, Френсис чувствовала в сокровенных глубинах памяти неясное напоминание: будто она уже бывала здесь, стояла на этом самом месте и смотрела на дальнюю косу, залитую спустившимся к западному мысу Инчоуна солнцем. Может быть, кто-то из ее дальних предков точно так же смотрел отсюда на море, на белую оторочку пенного прибоя, а может быть, здесь была мама, когда приезжала на танцевально-песенные фестивали?

Тихий звук зуммера оторвал ее от окна. Включилось переговорное устройство.

— Если хотите, можем прогуляться в старый Уэлен, — предложил Петр-Амая.

— Я готова хоть сейчас! — весело ответила Френсис.

Кристофер Ноблес, Иван Теин с Перси Мылроком и Чарлзом Джонсоном-Уви остались обсуждать какие-то дела, а Френсис и Петр-Амая берегом лагуны по покрытой склизким мхом гальке зашагали к морю, к ярангам старого Уэлена.

— Идея восстановить старый Уэлен пришла в голову моему отцу, когда началось строительство нового поселка, — рассказывал Петр-Амая. — Сами понимаете, что среди сегодняшних жителей Уэлена не было ни одного, кто бы мог сказать, как выглядел Уэлен в начале прошлого века. Вспомнили, что была такая художница — Татьяна Печетегина. В конце семидесятых годов прошлого века она воссоздала на моржовом бивне Уэлен таким, каким он представился ей по рассказам деда. Мой отец нашел в одной из книг Евгения Таю снимок Уэлена, сделанный американским фотографом летом тысяча девятьсот двадцать шестого года. Это было в те времена, когда здесь процветал китобойный промысел, а по стойбищам бродили торговцы, выменивавшие у чукчей и эскимосов шкурки песцов, лис, оленьи шкуры и изделия из моржовой кости…

Френсис внимательно слушала Петра-Амаю. Для нее самым удивительным и любопытным в Уэлене был не сам поселок, стоящий в тундре над лагуной, а вот это старинное селение, напоминающее ей гравюры на моржовых бивнях, чудом сохранившихся у жителей Иналика и Нома.

Когда пересекли легкий поток, вливающийся в лагуну, и ступили собственно на косу, на ту часть, которая соединялась с горой, волнение охватило Френсис. Словно она погрузилась в волшебную сказку, вернулась в недалекое еще детство, когда каждое услышанное слово, каждое предание воспринимались живо и ярко и тотчас возникали в воображении живой картинкой. И вдруг эта живая картинка памяти стала явью и приближалась по мере того, как она шаг за шагом шла к ярангам.

В Иналике яранг не было. Но там, между скал, еще можно найти развалины полуземлянок, «нынлю» — по-эскимосски. В них совсем недавно жили предки Френсис. В детстве вместе со сверстниками она играла в этих замшелых камнях, еще сохранявших едва уловимый запах прогорклого моржового жира. Этот неповторимый аромат, словно духи прошлого, поднимал из глубин души незнакомое, новое настроение, какую-то странную грусть.

— Это наши как бы исторические памятники, — с улыбкой сказал Петр-Амая. — В старых городах древних цивилизаций сохранились храмы, дворцы, развалины, ну, а нам старину пришлось восстанавливать заново… А вот и наша яранга!