Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11
Шрифт:
До Чернобыльской аварии в советской массовой печати почти не допускались критические выступления в адрес ядерной энергетики. Наиболее часто упоминаемым исключением является статья, появившаяся в 1979 году в журнале «Коммунист». Ее авторы — физик и экономист ставили под вопрос существующую стратегию размещения советских атомных электростанций и настаивали на том, чтобы будущие АЭС строились в глухих местах, вдали от крупных городов [21]. Однако и они высказывались за рост ядерной энергетики. Что же касается их опасений насчет безопасности АЭС, то они были отвергнуты советской печатью. Представители научной, инженерной и административной элиты выступили со статьями, которые вновь и вновь указывали на важность ядерной энергетики для экономического развития страны, при этом отбрасывая сомнения в ее безопасности. К примеру, в 1980 году академик М.А. Стырикович восклицал на страницах популярного советского журнала: «Атомные электростанции подобны звездам, которые сияют
Многие из специфических упущений и ошибок, приведших к взрыву на четвертом блоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года, увязываются с общими чертами советской индустриальной политики. «Ингредиентами» Чернобыльской аварии были отсутствие адекватной защиты реактора; упорное использование устаревшего типа реактора, особенно трудно поддающегося контролю; низкий уровень квалификации и образования контролирующего персонала; и общее невнимание к вопросам безопасности. Сыграло свою роль и постоянное акцентирование властями необходимости увеличить производство электроэнергии: авария произошла во время эксперимента, целью которого было проверить, можно ли «выжать» из реактора дополнительную электроэнергию в процессе его остановки на текущий ремонт.
Можно расценить Чернобыльскую аварию просто как случайное стечение обстоятельств, но более уместно рассматривать ее как следствие определенного стратегического курса. Ядерная технология, в какой бы стране она ни использовалась, небезопасна по своему существу, и бывший Советский Союз — отнюдь не единственная из стран, познавшая ядерные катастрофы или угрозу их возникновения. Тем не менее, советская стратегия в области атомной энергетики превратила ее из опасной отрасли в ужасную. Зловещие особенности атомных электростанций бывшего СССР стали еще более очевидны в марте 1992 года, когда другой реактор типа РБМК дал утечку радиоактивных газов в окрестностях Санкт-Петербурга. В ответ многие жители западноевропейских стран потребовали немедленной остановки всех реакторов этого типа. Германский министр по вопросам окружающей среды Клаус Топфер заявил: «Мы убеждены, что реакторы РБМК не могут быть доведены до общепринятых стандартов и что они должны быть остановлены как можно скорее» [23].
За Чернобыльским бедствием последовал ряд не столь внушительных, однако также существенных технологических аварий, например, на атомных подводных лодках и в сфере транспорта (крушения поездов и кораблей), а также ряд экологических катастроф. Михаил Горбачев, получивший юридическое, а не инженерное образование, назвал их причиной «человеческий фактор», прибегнув к тому же самому термину, который десятилетиями раньше употреблял Пальчинский. Горбачев призвал отойти от прежнего узкого взгляда на технику и подойти к ней по-новому, уделяя гораздо больше внимания таким локальным и социальным аспектам, как рентабельность, безопасность, благополучие рабочих, экологический риск, а также управление с учетом психологических и социологических факторов. Он стал все больше и больше прибегать к советам экономистов, социологов и даже историков, и все меньше и меньше — к советам инженеров [24]. Призрак Пальчинского, некогда предупреждавшего о последствиях узкого технического образования и пренебрежения социальными вопросами, явился наконец в Советский Союз.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДОНБАСС
В июле 1989 года среди сибирских угольщиков началась первая в советской истории массовая забастовка, которая была подхвачена в Донбассе, где более 250 тысяч шахтеров прекратили работу. Эта забастовка стала переломным моментом в истории советского рабочего движения. В новых политических условиях жалобы рабочих были преданы гласности, и социологам была предоставлена возможность исследовать условия труда и жизни шахтеров Донбасса. Тень Пальчинского витает над этими исследованиями — ведь очагами забастовки 1989 года были те самые местности, а иногда — и те самые шахты, которые он изучал почти девятью десятилетиями ранее. Из 121 действующей шахты, каковым было их число в Донбассе в конце 1980-х годов, 36 разрабатывались уже более 70 лет, а несколько шахт — более 100 лет [25]. Именно обстановка, царившая на шахтах Донбасса в начале столетия, настроила Пальчинского на радикальный лад и побудила его в самом начале своей инженерной деятельности стать приверженцем социальных и экономических реформ. Спустя шестьдесят лет после его гибели, новые исследования «рабочего вопроса» в Донбассе показали, что, несмотря на более высокий образовательный уровень и несколько лучшие жилищные условия, которыми обладают рабочие 1980-х годов по сравнению со своими предшественниками дореволюционного периода, они по-прежнему испытывают недостаток в предметах первой необходимости и продолжают жить и трудиться в обстановке, вызывающей ужас и жалость.
В годы, последовавшие за Второй мировой войной, самые богатые и доступные угольные пласты Донбасса были исчерпаны, и руководители шахт стали вести разработку на все больших и больших глубинах. К 1985 году одна из шахт достигла глубины 1319 метров. В силу геологических особенностей Донбасса, на таких глубинах возникает большая угроза взрывов вследствие скопления метана. Еще в 1976 году, в ходе одной из первых советско-американских консультаций по вопросам научной и технической политики (в которой мне довелось участвовать), советские участники выступили с инициативой проведения совместных исследований по проблеме взрывов метана, являющейся предметом беспокойства как на американских, так и на советских шахтах [26]. Стороны обменялись важной информацией о принятых способах предотвращения взрывов, таких, как предсказание времени начала прорыва газа, дегазация взрывоопасных угольных пластов, установка газоанализаторов и сигналов газовой тревоги, устройство надлежащих систем вентиляции и температурного контроля в шахтных стволах, налаживание громкоговорящей системы оповещения и надежных коммуникационных линий по всей протяженности шахт, а также совершенствование систем срочной эвакуации. Однако в ходе этих консультаций 1976 года советские участники не представили никаких статистических данных о том, сколько рабочих погибает в среднем за год от взрывов метана на шахтах СССР. Что касается Соединенных Штатов, то здесь в середине 1970-х годов аварии на угольных шахтах ежегодно приводили к гибели порядка 140 человек, из которых менее 10 становились жертвами именно взрывов метана [27]. После забастовки донецких шахтеров 1989 года выяснилось, что на многих советских шахтах вентиляционное оборудование либо вовсе отсутствует, либо не заслуживает доверия, и что так же обстоят на них дела с системами коммуникации.
Мы и по сей день не располагаем достоверными статистическими данными о жертвах и травмах в шахтах Донбасса, дающих около трети всего угля, добываемого на территории бывшего СССР, однако по прошествии забастовки 1989 года стали известны следующие показатели: в июле 1989 года погибли (от любых причин, не только от взрывов метана) 44 шахтера, в августе — 67, а всего за первые восемь месяцев того же года — 431. Один из организаторов донбасской забастовки А.С. Дубовик утверждал, что на каждый добываемый миллион тонн угля приходится от 3 до 4 человеческих жертв. (Для сравнения можно указать, что в Соединенных Штатах этот показатель составляет порядка 2 жертв на каждые 10 миллионов тонн [28].)
В теории советские шахтеры располагали рядом привилегий, которых не имели не только рабочие других отраслей промышленности СССР, но и западные рабочие. Согласно утверждениям советского правительства, в 1980-е годы шахтеры Донбасса получали в среднем от 350 до 400 рублей в месяц, что почти вдвое превышало среднюю заработную плату в советской промышленности [29]. Утверждалось, что донбасские шахтеры трудятся по пять дней в неделю (при общей продолжительности их рабочей недели в 30 часов), что они имеют право выйти на пенсию в пятидесятилетием возрасте, могут в течение всей жизни пользоваться бесплатной медицинской помощью и получают пенсионное обеспечение в размере до 170 рублей в месяц [30]. На практике, однако, шахтеры Донбасса в 1980-е годы испытывали мощное давление со стороны руководителей шахт, требовавших увеличения добычи угля, в результате чего их рабочая неделя в среднем оказывалась гораздо длиннее декларируемых 30 часов. Путь от шахтного ствола до забоя мог занимать вплоть до одного часа в каждую сторону, однако это время не считалось рабочим. Что касается декларируемых двух выходных, то сначала суббота, а вслед за ней — и воскресенье стали зачастую превращаться в рабочие дни, причем сверхурочная работа не оплачивалась выше обычной [31].
Шахтеры и их семьи испытывали острую нехватку продуктов и других предметов первой необходимости. В Донбассе постоянно ощущался дефицит мяса, фруктов и овощей. Особенно возмущало шахтеров нередкое отсутствие в продаже мыла и стирального порошка, из-за чего они не могли привести себя в порядок после рабочего дня. Подобного унижения не испытывали даже их предшественники в царской России — среди тягот их существования, которыми они делились с Пальчинским, не фигурировали жалобы на отсутствие мыла. Между тем именно требование наладить поставку мыла стало одним из главных пунктов в списке претензий, предъявленных властям шахтерами Донбасса во время забастовки 1989 года.
После забастовки группа социологов из Украинской академии наук провела опрос 216 ее участников (199 рабочих и 17 инженеров) с целью выяснения главных причин этого события. Несмотря на то, что результаты опроса не получили достаточно строгой статистической обработки, они все же дают общее представление об источниках недовольства. Респонденты могли называть по несколько источников, и их частотное распределение в общем массиве ответов оказалось следующим: нехватка предметов первой необходимости — 89 %, низкие заработки — 79 %, кратковременность отпусков — 62 %, недостаточность пенсионного обеспечения — 56 %; высокие цены на потребительские товары, неудовлетворительные жилищные условия и плохие отношения с администрацией — 39–41 %, плохие условия труда — 33 %, отсутствие социальной справедливости — 32 %; плохое медицинское обслуживание — 25 % [32].