Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11
Шрифт:
В ответ на это пренебрежение их жизненными нуждами рабочие впали в апатию. Долго теплилась в них наивная надежда на то, что со временем советский режим выполнит свои обещания, но в конце концов она совершенно угасла. В последние годы существования Советского Союза позиция представителей пролетариата (то есть тех самых людей, якобы к выгоде которых строился коммунизм) выражалась циничным замечанием: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят нам». Незадолго до падения коммунистического режима это выражение видоизменилось: в «они делают вид, что управляют, а мы делаем вид, что подчиняемся». На этом фоне кажется, что Пальчинский обладал предвидением, указывая на «человеческий фактор» как на то, что должно занимать главное место в сознании инженера или администратора. Вопиющее пренебрежение советского режима к людям было важнейшей причиной того, что он рухнул почти вовсе без сопротивления.
Особенностью воззрений Пальчинского на отношение техники и общества, которая заслуживает того, чтобы напомнить о ней, была этическая чуткость, более всего отличавшая их от технократических доктрин, выдвигавшихся в те же дни в других местах. В то время как американские инженеры и их последователи в других странах превозносили «тэйлоризм» и «фордизм» за даваемый ими рост эффективности производства, Пальчинский задавался вопросом о том, какое воздействие на рабочих может оказать внедрение этих методов. Как человек, всегда ставивший во главу угла благополучие рабочих, он не желал признавать эффективность или производительность в качестве единственно законных задач промышленного производства. Его взгляд на общество предполагал, что социальная справедливость и эффективность производства могут идти рука об руку, а не противостоять друг другу. Эта позиция удивительно близка к взглядам современных промышленных администраторов, взявшихся за повышение эффективности сборочных конвейеров и производственных цехов путем гуманизации условий труда. Да, Пальчинский был технократом, и в его взглядах было много свойственных технократам изъянов (включая и некоторые из тех, что впоследствии вызвали горячую критику Гавела); но он был одним из наиболее чутких к социальным проблемам технократов, которых видел мир. Можно было бы только радоваться, если бы у большинства нынешних выпускников инженерных институтов (и не только в России) был столь же широкий умственный кругозор.
Представления Пальчинского о рациональных и справедливых отношениях между техникой и обществом безмерно превосходили не только марксистскую догму, воцарившуюся в СССР после его гибели, но и западные инженерные доктрины того времени. Тем не менее, его мнение о преимуществе государственного владения землей и промышленными предприятиями сегодня кажется неубедительным. Нам стали ясны опасность и неэффективность сосредоточения экономической власти в руках государства. Пальчинский надеялся, что в социалистическом обществе, в отсутствие капиталистов и предпринимателей, движущей силой экономики станут инженеры, и тем самым недооценивал значение разнообразия способностей и склонностей, равно необходимого для политических руководителей, администраторов и рабочих. Отдавая преимущество инженерам, Пальчинский проявлял изъян, отмеченный Гавелом (даже если Гавел и слишком размашисто возложил вину на научное мышление как таковое).
Хотя российская революция и дала особый импульс развитию представления об исключительности инженеров, само это представление в двадцатые годы было присуще не только России. Оно было частью широко распространенного движения, которое один американский историк назвал «восстанием инженеров» [3]. Подобные идеи высказывали профессиональные инженеры в Соединенных Штатах, Германии, Франции, Великобритании. Это движение, по-видимому, достигло своей кульминации в 1928 году, когда горный инженер Герберт Гувер был избран президентом США. Спустя несколько лет после этого оно сошло на нет, а инженеры снова удовлетворились традиционными для них ролями служащих по найму или советников крупных компаний и правительственных учреждений, и гораздо реже — предпринимателей, которые сами становились капиталистами.
Пальчинский верно предсказал пагубные последствия скоропалительных прожектов индустриализации, попиравших как хорошую инженерную практику, так и нормальные этические стандарты. Его замечания о советской индустриализации призраками наводняют бывший Советский Союз, бросая тень сомнения на то, к чему многие относятся как к своим величайшим достижениям. Его убеждение, что эффективность и справедливость должны всегда быть связаны друг с другом, — это призрак, который преследует индустриальную цивилизацию повсюду — от Магнитогорска, неудавшегося «города-сада» социализма, и до некогда служившего прообразом для Магнитогорска города Гэри штате Индиана, зачумленного привычными американскими проблемами нищеты, безработицы, наркомании и упадка городов.
Предвидение Пальчинского может побудить кого-то назвать его пророком. Будучи не столь уверенным в том, что существуют истины-откровения, я предпочту называть его призраком. Этот призрак наиболее настойчиво преследует бестолковые, загрязненные и бесчеловечные индустриальные города бывшего Советского Союза, — ведь критика самого Пальчинского была направлена на промышленность его родной страны, однако он нависает грозной тенью и над индустриальными пустынями других стран.
Откуда взялся у Пальчинского и его товарищей образ гуманистического инженера — широко образованного специалиста, владеющего экономическими и социальными вопросами столь же свободно, как вычислительными таблицами или логарифмической линейкой? Они почерпнули его не у своих западных коллег-инженеров и не из марксизма, но из собственного жизненного опыта. Многие из них были противниками царского режима, а некоторые, как и Пальчинский, были связаны с крайне левыми политическими кругами. Они критиковали царское правительство за его невнимание к нуждам рабочих, за его нежелание строить плюралистическое общество, за его боязнь, что экономическое развитие подтолкнет страну к демократической форме правления. За свои взгляды некоторые из них (и Пальчинский опять может послужить здесь примером) подвергались тюремному заключению еще задолго до революции 1917 года. Благодаря тому, что они испытали, они уже до воцарения советского режима полагали инженерные проблемы по самой своей сути связанными с социальными и политическими вопросами. Эта связь была очевидным фактом в их собственных жизнях; Пальчинский, например, ясно видел ее, изучая положение горняков Донбасса в начале столетия.
Принимая во внимание взгляды Пальчинского, кажется не случайным то, что он был именно горным инженером, а не специалистом в какой-то другой области инженерного искусства. Горные инженеры обыкновенно работают в очень отдаленных уголках — зачастую таких, куда прежде «не ступала нога человека», и они, как правило, несут ответственность не только за проектирование шахт, но и за их повседневное функционирование. Они знают, что проблемы, с которыми они сталкиваются, не в меньшей степени социальные, чем технические. Без сооружения поселений-общин, включающих жилье, школы, больницы, транспортные сети, а также места отдыха и развлечения, разработку полезных ископаемых наладить невозможно [4].
После большевистской революции Пальчинский и его товарищи остались привержены своему представлению об инженере, активно вовлеченном в социальные вопросы. В условиях нового режима они увидели для инженеров ранее не существовавшие возможности — быть не только техническими консультантами но и устроителями общественной жизни. При социализме, считали они, проектируемые инженерами промышленные поселения будут несравненно лучше всех тех, что вырастали вокруг заводов и шахт при капитализме. Это стремление быть в самом центре общественного жизнеустройства столкнулось лоб в лоб с решимостью Сталина сосредоточить власть в своих собственных руках. Он обвинил инженеров в государственной измене, тогда как вся их вина заключалась лишь в том, что они стремились увеличить свой общественный авторитет. Атака сталинских «органов» на ведущих инженеров и их профессиональные общества была настолько яростной, что до самой кончины Советского Союза они сохраняли политическое безмолвие.
Начиная с тридцатых годов Советский Союз стал готовить больше инженеров, чем любая другая страна в мире, однако эти новые инженеры были людьми, усвоившими урок, что они не должны вмешиваться в политические или социальные вопросы. Но даже если бы они и пожелали того, получаемое ими образование было настолько ограничено узкими техническими рамками, что они были плохо подготовлены, чтобы оперировать такими вопросами. При Хрущеве и Брежневе они постепенно поднялись до влиятельных позиций в правительстве и компартии СССР, однако у Пальчинского вызвал бы ужас тот тип инженера, который занял большинство высших постов в советском обществе.
Подлинная ирония судьбы Петра Пальчинского состоит в том, что в итоге он оказался не в состоянии последовать своим собственным предписаниям. Он всегда убеждал инженеров рассматривать технические проблемы в их социальном и политическом контексте. К концу двадцатых годов политический контекст в Советском Союзе претерпевал драматические изменения, которые делали рекомендации Пальчинского относительно стратегии индустриализации нереалистичными для страны и опасными для него самого. Тем не менее, Пальчинский упорно продолжал гнуть свою линию, ведя себя так, как будто бы политическая ситуация осталась прежней. Его призыв к независимому и авторитетному положению профессии инженера не имел никаких шансов на успех в Советском Союзе, подконтрольном Сталину, который не допускал никакой угрозы своему всевластию, откуда бы она ни исходила. Поведение Пальчинского стало еще более дерзким, когда он начал оспаривать подходы Сталина к индустриализации. Это была дерзость того рода, что может вызвать наше восхищение, даже если мы видим, что она была безрассудной и сопряженной с ненужным риском.