Иные песни
Шрифт:
Слева салон и кабина судовладельца, справа — каюты люкс. Корабль слегка качнулся под ногами, тело само уловило баланс. Через розеточный иллюминатор вливались горизонтальные лучи восходящего Солнца; она не щурилась: ее не слепило ничто и никогда. Без стука открыла дверь слева.
— …на влияния Третьего Пергама, если Марий Селевкидит-Без-Короны встанет под стенами Амиды. Там сходятся антосы Чернокнижника и Семипалого. Когда завершишь победой кампанию в Европе, тебя примут с распростертыми объятиями, эстлос, уж это-то я могу сказать с уверенностью.
— От чьего имени?
— Я всегда говорю от его имени. Разве что предупрежу, что это не так.
Все рассмеялись.
Аурелия вошла и тихо прикрыла за собой дверь. Несколько голов повернулось в ее сторону, но прибытие
Обширную каюту наполнял невидимый дым от харказовой курительницы, гипиррес сморщила нос. Подошла к открытому винному шкафчику (босые ноги бесшумно ступали по мехам Норда и персидским коврам), налила себе чару мидасского.
Когда она повернулась, стратегос Бербелек стоял над разложенной на столе картой и водил пальцем по морям, горам и городам. Аурелия подошла. Он решил, что вино — для него, и взял кубок у нее из руки. Она кивнула.
Бербелек выпил, поставил чару за Уралом и вопросительно глянул на Якуба ибн Зазу, крысу кратистоса Эфрема-от-Песков. Крысы сидели в кожаных креслах, расставленных неправильным полукругом у овального стола. Было их шестеро — уши, глаза и голоса Сил, с которыми эстлос Бербелек заключил союз того или иного рода.
Якуб ибн Заза, эйдолос Эфрема-от-Песков, корона коего на севере соприкасается с коронами Семипалого и Навуходоносора и кто кладет свою морфу на весь Джазират аль-Араб, до самого Восточного океаноса.
Эстле Анна Ормицкая, эйдолос Святовида, Господина Лесов и Лугов, оттесненного за Вистулу армией Москвы, зажатого нынче меж землями готов, кельтов, нордлингов и гуннов и антосом Чернокнижника.
Риттер Олаф Запятнанный, эйдолос Тора, корона коего протянулась от Балтики до Северных Льдов и в чьей морфе рождается как горячее безумие, так и холодная красота.
Лапидес, ангел железа и бронзы, эйдолос Юлия Кадеция, Короля Бурь, базилея Оронеи.
Эстле Рабития Швейг, эйдолос Руперта Молодого, Протектора Готов, границы ауры которого совпадают с границами Готланда, от Тора до Лео Виаля, а теперь еще и до Эрика Гельвеция.
Муссия, эйдолос Мавзалемы, слабейшего из Тройни Инда, кто осел на севере дальше остальных, Спящего Любовника, в морфе кого всяк находит любовь своей жизни, с короной, что отирается о короны Эфрема, Семипалого и Чернокнижника; триста лет назад Чернокнижник похитил, морфировал и распял дочку Мавзалемы, с каковой поры длится война между князьями Инда и уральскими ордами.
Якуб ибн Заза лишь пожал плечами в ответ на взгляд Бербелека.
Стратегос приподнял бровь.
— Селевкидиты сидят у нас на шее вот уже сто лет, — вздохнул крыса Эфрема. — Но официально — хранит их вовсе не корона Дедушки Пустыни. Попросту: они отправились в Паломничество к Камню и не вернулись. Пребывают в антосе Аль-Кабы. Может, эстлос, тебе стоит вызвать посла Камня, хе-хе-хе.
Аурелия взглянула на карту. Это была керографическая карта: цвета, линии и описания на ней изображали распределение мирового кероса, отражали нынешнее равновесие сил кратистосов, показывали очаги их антосов, векторы ослабления напряженности морфы и границы аур. Карта охватывала Европу, Северную Африку и большую часть Азии. Посредине разливалось фиолетовое пятно антоса Чернокнижника, черными пентаграммами обозначались три уральские твердыни, Москва и Аральский Развнеград. Сибирские пути племен под морфой Дедушки Мороза заканчивались и начинались где-то за восточным краем карты. Чару Бербелек поставил в самое сердце фиолета.
— У Селевкидитов нет армии, — сказал стратегос. — Марий не просто Без-Короны, но и Без-Меча.
Аурелия вспомнила выжженные солнцем в желтую кость стены вековечных цитаделей, грубые строения, вырастающие среди горячих песков, и худых стражников средь зубцов, на крышах, башнях, закутанных в черные бурнусы, только глаза сверкали меж складок. Из-за спин торчали выщербленные кераунеты с абсурдно длинными стволами, покрытые выжженными строфами из Корана на пахлави. Полудикари глядели на нее с презрением — пока их покрытые песком одежды не истаяли в пламени. Песок, песок, песок, в воздухе, в воде, на коже, страшные песчаные смерчи, приходящие из самого сердца пустыни. Некоторые — всего лишь слепые проявления аэра и ге, а некоторые — охваченные Формой жизни, истинные джинны, более грозные, чем самые опасные лунные анайресы. Тогда все прячутся внутри безоконных зданий со стенами толщиной в два пуса и пережидают воющих геозоонов — день, ночь, день. Такова жизнь людей пустыни. Но не тех кочевых племен, признающих лишь морфу Камня, развеянных по пустошам песка и солнца. Это они контрабандой доставили Бербелека и его людей в Вавилон и назад, молчаливые наездники верблюдов и хумиев, никогда не открывающие лиц, с Формой твердой, как скала, отшлифованная яростнейшими из хамсинов. Она слыхала, что эти люди знают язык джиннов, что говорят с пустыней, с летящим песком, что женщины их выходят в безлунные ночи на хамад, возлегают под звездами с воющими джиннами, так зачинают иганази, Даймонов Хамсина, в чьих венах черным песком течет Земля, как в венах гиппирои горит Огонь. Эстлос Бербелек вышел в одну из ночей на взгорье к руинам Аль-Раззи, чтобы встретиться и заключить договор с Марием Селевкидитом. Она пошла за ним скрытно, охраняя его даже противу его воли, как приказывала Госпожа. И увидела монарха в изгнании в его истинной морфе, в песчаных одеждах, восстающего из щебня и праха, аристократа иганази — вот как Мария Селевкидита выжила в своем одиноком бегстве через хамаду, и вот от чьего семени породила потомка древнего народа. Той ночью эстлос Бербелек заключил с ним договор чести — слово, пожатие руки и смешанная кровь, — содержания которого она не знала. И сколько таких договоров она уже видела — возможно, он заключал их от имени Госпожи (в чем она сомневалась), но в любом случае — заключал он, и именно ему присягали, его Форме верили.
Налила себе еще чару мидасского.
— Мы не откроем там, в Пергаме, второй фронт, — продолжал стратегос, — пока Семипалый с Иоанном Чернобородым не провозгласят нейтралитет. Даже первого фронта на самом деле пока не существует, все движется от стычки к стычке, мы топчемся на несколько сотен стадиев туда и обратно, насколько мне позволяет местный королишка.
Эстле Анна с треском сложила веер.
— Ты ведь прекрасно знаешь, эстлос, все происходит вовсе не так, что кратистос вызывает к себе короля и говорит ему: «А теперь ты будешь слушаться Иеронима Бербелека». Со временем все они разделят его убеждения, победит Форма новой отваги, противления Чернокнижнику и надежды на триумф; но этому нужно еще созреть, и в случае с аристократией такое зреет дольше всего. Конечно, чем больше побед ты им принесешь и чем большую надежду подаришь, тем быстрее это случится. Но нынче тебе должно бы начать переговоры и с самими королями.
— Если бы ты официально нанялся к кому-то как стратегос, — пробормотал Олаф, — то сразу же получил бы в распоряжение армию.
— Если бы нанялся, — возразил Бербелек, — вы тотчас начали бы подозревать того короля в скрытых амбициях. У меня будет эта армия, но время, время, это все отбирает столько времени! — Он стукнул кулаком по столу, разодрав пергамент.
— Да что значат несколько лишних лет? — вздохнул Якуб, расчесывая пальцами длинную седую бороду. — Максим никуда от тебя не сбежит, эстлос.
— Ты не понимаешь, — рассмеялась эстле Рабития. — Нетерпеливость — сильнейшее его оружие, если он не заразит их ею, все остальное — будет совершенно ни к чему.
— Как звучит тот афоризм Коммарха? — Якуб почесал горбатую переносицу. — «Мы не были уж молоды, но хотя бы оставались нетерпеливы».
Стратегос ткнул в его сторону пальцем.
— Ты! Ты, Эфрем, он должен понимать лучше остальных! Разве не он посылал сотни шпионов за Нил и Сухую, разве не выкупал эгипетские и аксумейские караваны? Каждый лишний год — суть все большее Искривление, глубже и дальше зашедшее Сколиодои, сильнейший помет Чернокнижника. Дождемся, что они вгрызутся так глубоко, что не потребуется никакой помощи Рога. Тому уже не приходится их призывать, они сами призывают себе подкрепление со звезд. Вы слышали, что Антидектес говорил об орбитах Венеры и Сатурна? Может, нам стоит подождать, пока небо рухнет нам на голову, а?!