Иные песни
Шрифт:
Ихмет нахмурился, откашлялся.
— Я не хочу принимать в этом участия. Полагаю, что ты пал жертвой интриги Иллеи, эстлос. И что это плохо для тебя закончится.
— Интрига ради?..
— Мести ее врагам. Может — ради возвращения на Землю.
— Ага, и теперь ты меня покинешь — в таких-то непростых обстоятельствах! — засмеялся стратегос.
Нимрод обнажил зубы, дернул головой, пальцы его искривились, будто когти, напряглись мышцы, раздулись ноздри, в глубине горла родился опасный клекот.
— Натравлен! — сплюнул он. — Натравлен!
Стратегос Бербелек внимательно смотрел на него, сделавшись внезапно серьезным. Он все еще стоял, согнувшись, под эркером, однако теперь казалось,
— Уже сегодня? — пробормотал он.
— Да!
— Куда?
— Вернусь в Эгипет. У меня там пара нерешенных дел…
— Ах. — Стратегос выглянул на море, красное в лучах тонущего Солнца. В нескольких сотнях пусов от «Апостола» колыхались на волнах два галеона. Кивнул на них. — Меузулекова «Брута» нынче возвращается в Салу, там эстлос Ануджабар посадит тебя на первый же корабль Африканской Компании в Александрию.
— Спасибо.
— Вернись ко мне после десятого нептуна, дам тебе письма к Алитэ, Шулиме и Панатакису.
— Доставлю их как можно скорее, эстлос.
— Не сомневаюсь.
Минуту они стояли в молчании; уже ничего не добавить. Бербелек машинальным движением стряхнул с кафтана Зайдара комочек засохшей смолы. Обернулся на капитана и пилота, те смотрели на него с нетерпением. Он махнул рукой, чтобы подождали еще.
— Я все это время удивлялся… — начал Иероним вполголоса.
— М-м?
— С самого начала, помнишь, в Воденбурге, в цирке… Ты только увидел ее — и сразу вспомнил Крымскую Клятву, и первая же мысль: убить, убить ее.
— Кого?
— Ты нимрод, я понимаю, но ведь ты не можешь вести себя так в любых сходных ситуациях. Ну ладно, был у тебя ко мне долг благодарности. И все же это не объясняет… Я долго над этим раздумывал. Знаешь, что она принимала участие в черных олимпиадах? Сто Бестий. Да-а. Если вообще можно говорить о каких-то законах Формы между людьми… Людьми и зверями… Например, в стае диких собак. Я разводил когда-то собак, ты знал? В стае псов — их может быть хоть несколько дюжин, но впусти другого вожака — и тотчас его опознают, морфа восстанет против морфы, это как с магнитами, невозможно избежать притяжения и отталкивания. Не выносят присутствия друг друга. Кратистос и кратистос, арес и арес, стратегос и стратегос. Нимрод и нимрод. Форма накладывает отвращение почти физическое. Помнишь, как ты отреагировал? Хватило слова, жеста, взгляда. Ты сам того не понимаешь, но знаешь: ты должен напасть первым. Ты был когда-либо на Кафторе?
— Я часто плавал трассами на Кноссос и Кидонию.
— Там еще можно найти старые рисунки, фигурки из бронзы, выглаженные временем и руками десятков поколений верных. Образы Иллеи Потнии, когда она ходила по тамошним взгорьям, тамошними рощами, когда там для нее текла кровь. Присмотрись. Пусть даже и к самым грубым рисункам. Форма многое тебе скажет.
— Полагаю, так я и сделаю, эстлос.
Стратегос отступил в каюту, выпрямился, потянулся с громким стоном.
— Как ты там говорил, Ихмет? Что будешь делать, оставив работу? Практиковать счастье?
— Такое было у меня намерение.
— А знаешь, что такое счастье по Аристотелю? Поступать согласно с природой, свойственной человеку. Завидую людям, столь хорошо знающим свою природу. Надеюсь, что ты будешь счастлив.
— Сделаю все ради этого, эстлос.
— Ну ступай уже, ступай. Письма после десятого, не забудь. Дам тебе шлюпку до «Бруты». Поприветствуй их всех от меня. Прощай.
Правила казни
Первая линия бегемотов сломалась под огнем пиросидер с внешних шанцев. Над Хлебными Ямами развевался штандарт Ашавиллы, столетнего ареса азиатских степей, — бухающие оттуда залпы картечи вспарывали тела бегемотов, кроша им кости и пронзая черные сердца. У всех — кроме Аурелии — глаза обильно слезились от пиросного дыма, несомого вдоль подступов к Коленице; серые клубы заслоняли стены города.
На коленицком минарете засел было нимрод с дальнобойным кераунетом, и, пока «Ломитуча» не обрушила мечеть, московский охотник успел подстрелить оттуда с десяток вистульцев, в том числе трех бегемотных наездников. Один же из морфозоонов вырвался тогда из-под контроля и сбежал от огня на север, за реку. От местных простецов позже доходили вести о рыскающем по краю чудище, в пекле рожденном, — оно рушило села и вытаптывало леса. Аурелия попросила стратегоса позволить ей присоединиться к отряду, посланному, чтобы утихомирить или убить зверя. Иероним Бербелек отказал. Она громогласно пообещала, что, мол, он все равно не сумеет удержать ее от участия в битве. Он пожал плечами, даже не оторвавшись от гердонского оптикума. Ашавилла как раз покинул окопы за пепелищами Хлебных Ям и двинулся обратно к Коленице, пробиваясь вместе с оставшимися в живых двадцатью своими людьми вверх по склону, ко рву; потрепанное жерлоновым градом гвоздей и камней знамя ареса — тряпка, окрашенная в косые темно-зеленые полосы, — трепетала на утреннем ветру, то исчезая, то вновь появляясь над пылью битвы и средь пиросного дыма.
Иероним Бербелек вскинул над головой правую руку.
— Сейчас! Вперед!
Сыграли двойную вскидку. Аурелия заткнула уши, от высокого звука трубы чуть перепонки не лопались: трубач стоял здесь же, на склоне холма, где для стратегоса поставили тяжелый оптикум. Аурелия и невооруженным глазом видела отсюда почти все подступы — то есть часть их, не скрытую массивом города. Видела продвижения отрядов — будто перестановку фигур на тактической карте, линии отсечных окопов и оборонительных шанцев — словно симметричный орнамент на зеленом барельефе (весна традиционно затопила Вистулию сочной зеленью, даже здесь, на землях, изъятых из антоса Святовида). Третий день взирая отсюда на битву, глядя с точки зрения стратегоса, Аурелия и сама ощущала себя немного стратегосом. Вот хотя бы теперь: она знала, откуда и куда ударит по сигналу трубы мазовийская кавалерия, прежде чем полусотня всадников вообще вылетела под солнце из теней западного леска.
Растянувшиеся в две шеренги бегемоты расступились. (Этих морфозоонов у них было всего четырнадцать, эстлос Бербелек не сумел изъять в южных гарнизонах больше — а теперь один погиб и еще один сбежал.) Кавалерия вылетела из-за линии горбатых чудовищ, галопом преодолела склон коленицкого холма, перескочила через покинутые шанцы и уже дышала в затылок группке Ашавиллы. Огонь пиросидер со стен сдвинулся за всадниками, но большая часть зарядов ушла мимо, и атака не потеряла в темпе, не изменила направления (не имела права) и достигла открытых городских ворот еще до того, как те успели захлопнуться за людьми степного ареса.
Не оставались в праздности и бегемоты: пропустив коней, они не отступили, но — труба звала: вперед! вперед! вперед! — но порысили с достоинством вслед за ними; а за бегемотами — пехота, вскинутая из нижних окопов. Войска двигались на штурм ввысь по коленицкому склону, как тройная океаносовая волна, каждая следующая чуть более медленная, но и более мощная, чем предыдущая. Аурелия глядела на все это, невольно закусив губу и сжимая кулаки, опершись о погрудную насыпь, окружавшую холм с севера. Собравшиеся здесь офицеры и гонцы перекрикивались на вистульском, московском, гэльском и греческом и хрипло смеялись. Над воротом кожаной куртки лунницы постреливали одинокие искры. И только стратегос стоял подле массивного оптикума в молчании и неподвижности.