Ирландский спаситель

Джеймс М. Р.

В первый раз мне не удалось спасти ее, но на этот раз я не сдамся.

— Черт… — Я стискиваю зубы, когда кончаю, чувствуя, как мой член набухает и пульсирует в моем кулаке, мои бедра дергаются от неистового желания быть внутри нее, погрузиться в нее так глубоко, как только смогу, изливаясь в нее. Удовольствие смешивается с разочарованием, когда я проливаю жидкость на свою руку, больше всего на свете желая почувствовать ее тело, ее кожу, ее тепло, а не хвататься за призрак, когда я беспомощно кончаю в свой кулак.

Это кажется пустым. Релиз немного снимает мое напряжение, но неуверенность все еще присутствует, ощущение, что я разрываюсь между двумя вещами и не уверен, смогу ли осуществить задуманное.

Я встаю и голышом иду в душ, чувствуя тяжесть усталости на своих плечах, а ведь мы только начали. Я не знаю, как далеко нам еще придется зайти, чтобы найти Ану, но одно я знаю наверняка.

Я не могу сейчас сдаться. Что бы ни ждало меня в Бостоне, я столкнусь с этим лицом к лицу, как только найду ее.

И я заберу ее с собой домой. В целости и сохранности. Она моя.

AНА

Несмотря на успокоительное, мои сны по-прежнему густые и запутанные, наполняющие мою голову образами, которые имеют очень мало смысла, когда собраны все вместе. Ужасные, жестокие образы склада и шале Алексея исчезли. Они сменяются вспышками того дня в саду, лежания в ванне, улыбки Лиама и глаз Александра, его рук и Лайама, сливающихся друг с другом, пока я не перестаю быть уверенной, о ком я мечтаю, кого я действительно хочу.

Когда я просыпаюсь, я мгновенно зарываюсь лицом в подушку, воспоминания о прошлой ночи нахлынули вместе со снами. Присутствие Лиама в них было самым тревожным, в основном из-за того, насколько бессмысленным это кажется. Мое влечение к Александру может показаться необычным, даже сумасшедшим, но он здесь, со мной. Я здесь, в ситуации, из которой мне отчаянно нужно извлечь максимум пользы, чтобы я могла это пережить.

Лиам сейчас на другом континенте, в месте, настолько недоступном для меня, что с таким же успехом он мог бы быть на Луне, и, насколько я знаю, он забыл меня. Даже если я все еще слышу его голос, отчаянно кричащий, когда Алексей тащил меня прочь, что он найдет меня, это не значит, что он помнит это. Это не значит, что он не оставил меня как потерянную, прискорбную жертву предательства Алексея. Я не могу зависеть от Лиама. Я не должна даже фантазировать о нем. Я никогда не должна была этого делать. Лиам всегда был за пределами моего понимания, то, на что я не смела надеяться, то, чем я бы только мучила себя, если бы позволила себе задержаться на этом.

Но все же я не могу полностью выбросить его из головы.

Когда Александр приносит мой завтрак, мне трудно смотреть ему в глаза. Однако он не упоминает прошлую ночь или то, что он сказал об Алексее. Он просто оставляет поднос на кровати и говорит мне, что вернется, покидая комнату, не сказав больше ни слова. Я не могу не задаться вопросом, не расстроен ли он из-за меня, и это заставляет мой желудок сжиматься от беспокойства. Сожалеет ли он о прошлой ночи? Заставило ли это его относиться ко мне по-другому? Это из-за Иветт? Он рассказал ей, что мы…Что случилось?

Все это нелепые мысли. Я принадлежу Александру, в конечном счете, я для него домашний питомец, почему он должен сожалеть о том, что его домашнее животное развлекается? Почему я должна ревновать к Иветт? Я не его девушка или любовница, и тревожные узлы в моем животе, похожие на те, которые я испытывала в первые дни знакомства с кем-то, кто мне нравился, могут привести только к тому, что мне будет эмоционально больно или хуже.

Александр непредсказуем и переменчив, и он никогда не станет кем-то иным, кроме как человеком, который в конечном счете имеет абсолютную власть надо мной. Я не должна теряться, думая о нем как о ком-то другом, но я чувствую, что колеблюсь, балансирую на грани того, чтобы позволить себе упасть, если это принесет хоть какое-то удовольствие и счастье в мире, который полон решимости отнять их у меня.

Когда Александр возвращается, чтобы забрать мой поднос с завтраком, у него с собой чистая одежда горничной того же фасона, что и вчера. Он кладет его на кровать и откидывает одеяло, наконец, глядя на меня, когда я свешиваю ноги с края кровати.

— Твои ноги достаточно здоровы, чтобы снова убираться сегодня? — Спрашивает он, глядя на них сверху вниз, и я с трудом сглатываю, прежде чем кивнуть.

— Да, я так думаю. Они не причиняют особой боли.

— Хорошо, отдохни, если они начнут болеть. Ты вчера хорошо поработала, но я терпеть не могу пыль любого рода, поэтому я бы предпочел, чтобы в квартире ежедневно вытирали пыль и пылесосили. Сегодня меня не будет некоторое время, так что нет необходимости спешить. Ты можешь не торопиться. — Он делает паузу, отступая назад, и я понимаю, что он ждет, когда я встану с кровати, чтобы он мог одеть меня.

После прошлой ночи, хотя его прикосновения ничем не отличаются, они кажутся мне чужими. Он все так же быстро и эффективно снимает с меня пижаму, раздевает меня догола, а затем протягивает мне трусики горничной с оборками, чтобы я могла влезть в них, даже не бросив похотливого взгляда на мою киску. Но я чувствую дрожь, когда он прикасается ко мне, дрожа от предвкушения, как будто в любой момент его прикосновение может измениться, хотя я знаю, что этого не произойдет. Как он может не думать о прошлой ночи? Я не могу не думать, пока он застегивает платье на спине, его пальцы касаются моего позвоночника, а я отчаянно пытаюсь не показать ему, что я почти дрожу от его прикосновений. В глубине души я знаю, что это такое. Это смесь отчаяния по любой форме удовольствия или доброты, смешанная с желанием неизвестного, запретного и табуированного, которое Александр четко представляет. Я не хочу его, поэтому я знаю, что зациклилась на нем, жажду чего-то, что могло бы дать мне прилив серотонина, когда я потеряла все остальные его источники. Но я хочу верить, что это нечто большее. Что в его обращении со мной нет ничего странного или необычного, что это настолько альтруистично, насколько это могло бы быть при наилучших обстоятельствах, что он случайно встретил меня на вечеринке у Алексея и спас меня, богатый благодетель, который увез меня в свою эксцентричную парижскую квартиру, история о Золушке.

Александр, принц-отшельник, а я, принцесса.

Это смешно, и я это знаю. Только определенный тип людей вообще был бы приглашен на вечеринку Алексея. Только определенный тип людей мог знать его достаточно хорошо, или кто-то знал достаточно хорошо, чтобы быть там. Одно присутствие Александра там означает, что он не тот человек, в которого я хочу верить. И все же… За короткое время мой мир стал таким ужасным, что я чувствую, что могла бы не обращать на это внимания. Если бы он хотел, чтобы я это делала. Если бы он хотел меня.

Его пальцы в моих волосах ощущаются как ласка, ловкость, с которой он их закалывает, ощущается как комфорт, когда он вставляет последнюю из заколок в мои волосы и прикалывает поверх нее чепец горничной. Если он мне не платит, думаю я, глядя на себя в зеркало, отличает ли это меня от рабыни? Он платит тебе едой и местом для ночлега, утверждает другой тихий голос в моей голове, когда я смотрю на его спокойное, красивое лицо в зеркале позади меня. Неужели это так неправильно?

Если нет абсолютно никакого способа уйти.