Ирландский спаситель
Шрифт:
Глупо вот так спорить с собой, и я это знаю. Александр, кажется, не улавливает моего внутреннего смятения. Он просто приятно улыбается мне, завязывает мой фартук и смотрит на меня в зеркало.
— Ты прекрасно выглядишь, — говорит он, но в его тоне нет ни теплоты, ни интимности. Это наблюдение, точно так же кто-то мог бы сказать, что статуя или картина прекрасны, если бы у него не было к ним эмоциональной связи.
— Спасибо, — шепчу я, но он уже отстраняется, берет поднос с завтраком и направляется к двери, очевидно предполагая, что я последую за ним.
Вскоре после этого он уходит, быстро попрощавшись, не сказав ни слова о том, куда он направляется или что он будет делать. Я не знаю, почему это меня удивляет, не то, чтобы я была для него кем-то, кому потребовались бы объяснения. Но это все равно жалит, и это просто еще одно напоминание о том, почему я не должна давать волю своему воображению. Насколько я знаю, он собирается увидеться с Иветт, от чего у меня в животе завязывается узел, который я не могу стряхнуть, когда иду на кухню и начинаю мыть посуду после завтрака.
Как бы я ни старалась, передвигаясь по квартире, занимаясь различными делами по дому и делая все возможное, чтобы отдохнуть между ними, я не могу избавиться от воспоминаний о прошлой ночи. Я чувствовала на себе его взгляд, когда я прикасалась к себе, наблюдающий за мной, как за чем-то прекрасным, как будто он никогда не видел ничего подобного мне. Даже не глядя на его лицо, я представляла, что могу почувствовать благоговение в его взгляде, что он смотрит на меня так же, как прикасается ко мне, как если бы я была чем-то, с чем нужно обращаться деликатно. Что-то ценное.
Александр заплатил за тебя слишком много. Я слышу в своей голове голос Иветт, мягкий и насыщенный, как растопленный шоколад, который говорит это так буднично. Что означает, что она знает, сколько он заплатил за меня.
Он сказал ей.
Это останавливает меня на полпути, когда мне приходит в голову. Как именно прошел тот разговор? Было ли это похоже на то, как я рассказывала своим подругам о том, сколько я заплатила за новое платье? Типа — О, я заплатила за него слишком много, на следующей неделе у них распродажа. Сколько именно нужно заплатить за человека?
Сколько Александр заплатил за меня?
Эта мысль засела у меня в голове, и я не могу от нее избавиться. Я смотрю на произведения искусства в гостиной, статуэтки на приставных столиках, книги в кожаных переплетах на полках. Сколько он заплатил за это? Меньше или больше, чем за меня? Меньше или больше, чем за первое издание "Отверженных" в кожаном переплете с отсутствующей первой страницей? Меньше или больше за меня, чем за набор китайских ваз, у одной из которых отколото основание, а у другой не хватает кусочка на ободке? Чайные чашки? Серебро на кухне?
Чем дольше я думаю об этом, тем больше мне становится плохо. Сначала я предположила, что он, должно быть, почти ничего не заплатил за меня, что Алексей, после всего, что он сказал обо мне как о никчемном человеке, должно быть, был рад вообще получить прибыль. Рад, что избавился от меня. Но комментарий Иветт все изменил.
Я зависаю, и не один раз, у двери в кабинет, с метелкой для вытирания пыли в руке, мои ноздри наполнены ароматом чистящего средства с лимоном и старых книг. Александр ясно сказал, что я не должна заходить сюда или в его спальню. Ошибки быть не может, он повторил это дважды. Это единственные две комнаты, в которые мне запрещено заходить в доме, в остальном я могу перемещаться свободно.
Щедро, учитывая, что я, по сути, его домашнее животное и что у него квартира, до краев набитая ценными или, по крайней мере, полудрагоценными предметами. Предметы, которые, если бы я захотела, я, вероятно, могла бы попытаться заложить. Пытаясь раздобыть достаточно наличных, чтобы купить билет на самолет, но, конечно, у меня нет удостоверения личности. Ни паспорта, ни водительских прав, ни свидетельства о рождении. Ничего, что могло бы доказать, кто я такая. В глазах большого мира я с таким же успехом могла бы и не существовать. Нет банковского счета. Ни единого клочка бумаги, доказывающего, что я не что иное, как воздух, эфемерный и мимолетный. Так почему бы ему не предоставить мне полную свободу действий в доме, за исключением тех двух комнат? Кража чего бы то ни было не принесла бы мне никакой пользы.
Это означает, что есть вещи, которые он не хочет, чтобы я видела в этих двух комнатах. Такие вещи, как, возможно, счет на продажу, в котором указано, сколько он заплатил за меня.
Александр заплатил за тебя слишком много.
Я роняю метелку из перьев, прижимая руки к глазам. Я не должна этого делать. Я не могу. Александр был добр ко мне. Нежен. Возможно, если верить отношению Иветт, более деликатен, чем он был с другими, кто был здесь.
И где эти другие сейчас? Проданы? Сбежали? Мертвы?
Я чувствую, как мое воображение набирает скорость, угрожая убежать вместе со мной, мой пульс подскакивает к горлу, а сердце трепещет в груди. Слишком легко позволить Александру превратиться из немного странного, мягкого человека, который обращался со мной как с фарфоровой куклой, в основном в буквальном смысле, в эксцентричного серийного убийцу, у которого где-то в этой квартире хранятся кости его предыдущих питомцев…кукол?
Иветт могла быть его сообщницей.
С ней было бы забавно играть. Мы могли бы играть с ней вместе.
Она моя.
Слова переворачиваются сами собой, прокручиваясь снова и снова в моей голове, пока я не чувствую, что готова закричать. Они играли вместе с другими девочками? Прикасалась ли Иветт к ним так же, как ко мне, мучая их, готовя их для Александра? Она удерживала их, пока он что-то с ними делал? Приятные вещи или болезненные? Я задрожала от облегчения и чего-то очень похожего на желание, когда он сказал, что я принадлежу ему. Я подумала об этом позже, когда трогала себя в ванне. Но теперь, когда мое воображение вышло из-под контроля, эти два слова приобретают гораздо более мрачный оттенок.