Исчезновение Одиль
Шрифт:
Из них двоих более неловко чувствовал себя он.
«Ну что ж, старушка, это в последний раз», — подумала Одиль.
Он лег рядом с ней и принялся ее ласкать.
— Я ведь тощая, да?
— Вы стройная, а не тощая.
— Лишних пять кило не помешали бы.
— И куда бы вы их дели? Вы хотите прибавить в весе, тогда как большинство женщин мучают себя, чтобы похудеть.
Когда его ласки стали более интимными, она закрыла глаза, и вскоре он оказался на ней: он медленно проникал в нее. На мгновение она подумала, что впервые по-настоящему испытает оргазм. Начало уже было сделано, и она пребывала как бы в напряженном ожидании, сдерживая дыхание, но это ощущение развеялось.
Она ничем не выдала себя. Она открыла глаза и посмотрела на него. Он казался таким счастливым! Ей редко удавалось видеть такой восторг на лице мужчины!
— Вам не нужно предохраняться.
Теперь это уже было не важно. У нее не хватит времени на то, чтобы забеременеть.
Она неправильно сделала, что подумала об этом. Когда она почувствовала, что он кончает, у нее по щекам потекли слезы. Они не были сильными. Она не рыдала. Лишь несколько раз всхлипнула.
— Я сделал вам больно?
— Нет. Не обращайте внимания.
— Это ведь не в первый раз?
— Нет. Я ни в чем вас не упрекаю. Это личное. Я — идиотка.
Слезы так и продолжали течь, они жгли щеки, и у них был тот же вкус, как и тогда, в Уши.
Ей в ту пору было восемь лет. Однажды мать строго отчитала ее за то, что она пряталась в гостиной, когда мать с приятельницами играли там в карты.
Когда ее обнаружили, ей устроили страшную взбучку.
— Иди к себе в комнату, и чтобы я больше никогда не видела, как ты прячешься.
В ней возобладало ощущение, что с ней поступили несправедливо. У нее и в мыслях не было подслушивать, о чем говорят взрослые. Или все же ей немного этого хотелось?
— Она меня ненавидит, и я тоже ее ненавижу.
Она разговаривала сама с собой.
— Я освобожу их от себя и сама освобожусь от них.
Она спустилась на цыпочках по лестнице. Пересекла сад, вышла за ограду.
Она двинулась по улице, что лежала прямо перед ней, и чуть позже пересекла хорошо знакомый ей парк Мон-Репо. Она сотни раз приходила сюда играть, но сейчас не смотрела по сторонам.
Она продолжала разговаривать сама с собой.
— Как так получается, что взрослые все дневные часы проводят за игрой в карты? Она ничего другого и не делает. Ей и в голову не придет помочь бедной Матильде, она уже старенькая, а должна заниматься всем. Есть, конечно, еще Ольга, горничная, но та приходит только четыре раза в неделю и только по утрам. Похоже, она серьезно больна и не знает этого.
Она продолжала шагать. Ей хотелось уйти от виллы далеко-далеко. Она не задумывалась над тем, что же будет потом.
Был ли это способ наказать мать? Теперь она шла по незнакомым улицам, и каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что находится на берегу озера в Уши.
Она села на пустовавшую скамейку. И вот тогда у нее и хлынули из глаз слезы — теплые, очень соленые, сопровождавшиеся редкими всхлипываниями. У нее не было платка, чтобы вытереться. На ней красовался фартук, который она надевала на вилле.
— Что с тобой, девочка?
Дама показалась ей старой. Почти все взрослые в ее глазах были старыми, включая отца и мать.
— Ничего, мадам.
— Ты тут с кем-нибудь?
— Нет.
— Живешь в этом квартале?
— Нет.
— А ты знаешь, где ты живешь?
— На авеню де Жаман.
— И ты пришла оттуда пешком?
— Да.
— Твои родители знают, что ты здесь?
— Я им не сказала, что ухожу.
— Куда же ты собиралась идти?
— Не знаю. Все равно куда. Мне очень сильно попало от мамы. Я захотела наказать ее.
— Пойдем, я отвезу тебя домой Она взяла ее за руку и повела к выстроившимся в ряд такси.
— Какой номер дома на, авеню де Жаман?
— Это вилла, которая называется «Две липы», но там есть только одна.
Дверь открыл отец, так как жена сообщила ему о происшедшем. Сама же она была занята тем, что прочесывала улицы этого квартала; то же делала и Матильда.
— Благодарю вас, мадам. Признаюсь, я очень беспокоился…
— У вас очень умная дочь, очень умная.
Она помнила не только слезы, но и слова, которые были тогда произнесены.
Отец заключил ее в объятия, чего он почти никогда не делал, и поцеловал.
Первой возвратилась мать.
— Одиль вернулась?
— Она играет у себя в комнате. Ее привела очаровательная старая дама.
Сейчас лучше не подниматься наверх и ни о чем не говорить с ней…
Прошло так много времени, а она еще помнила свои слезы, и вот плакала, как когда-то давно, — голая, в объятиях голого мужчины, которого несколько часов назад не знала.
— Не обращайте внимания.
И она повторяла себе: «Это в последний раз…»
Он полез в ящик комода за носовым платком, чтобы вытереть ей слезы, и шутя бросил фразу:
— Заодно можете и высморкаться.
Чуть позже он возобновил свои ласки, и она уже больше не плакала. Ей было хорошо. Тело ее расслабилось. Она ни о чем не думала. Ей бы хотелось до самого утра оставаться в постели с этим высоким, таким молодым и симпатичным парнем.
Он наполнил бокалы коньяком.
— За нашу любовь.
Она вздохнула, зная, что означают эти слова.
— За нашу любовь.
Она никогда не любила. Она никогда не полюбит. Стоило ей по чистой случайности найти наконец объятия, в которых ей хорошо, и вот, разве не намекают ей сейчас, чтобы она ушла?