Исчезновение Одиль
Шрифт:
Да, кстати, здесь в Париже я в десять раз больше ходила пешком, чем делаю это в Лозанне, и я не почувствовала усталости. Сейчас, когда я тебе пишу, у меня не болит голова. У меня ничего не болит, и я могла бы писать тебе не один час.
Кажется, мне еще так много надо сказать. Очень скоро я уже не буду больше говорить. Общение с себе подобными окончательно прервется. С себе подобными?
Надеюсь — желая им добра, — что они на меня не походят. Вероятно, я не единственный образчик данной разновидности, но другие нам неизвестны.
Ладно! Мне надо решиться расстаться с тобой. По-моему, в последний момент я буду думать именно о тебе. Ты тоже вспоминай обо мне иногда, хорошо?
Мне бы хотелось оказаться сейчас рядом с тобой и чтобы ты крепко прижал меня к своей груди, рассеянно гладя меня по голове, как ты порой это делаешь.
Видишь, я уношу с собой хорошие воспоминания.
Я не перечитываю то, что написала. Извини за ошибки и повторы, если они есть. А также извини за прожженное сигаретой пятно.
Если доктор Вине заговорит с тобой обо мне, скажи ему, что я дошла до трех пачек сигарет в день и постепенно пристрастилась к джину.
Чао! Крепко-крепко целую тебя. Прощай, старина Боб.
Твоя Одиль».
Какое-то время она сидела, глядя в пустоту, затем добавила ниже своей подписи:
«Р.S. Так же как и в случае с первым, прошу тебя не показывать это письмо папе и маме. Мне бы хотелось, чтобы все, что там говорится, осталось между нами, и чтобы никто другой этого не знал. Спасибо».
Она написала на конверте фамилию брата, а на месте адреса указала отель «Меркатор» на улице Гей-Люссака. Затем добавила: «Срочное».
Она порылась у себя в сумке, достала оттуда мелочь и положила ее на письмо. Затем вспомнила, что еще не заплатила за номер.
«Мадам, Прошу извинить меня за причиненное Вам беспокойство. Двести франков пойдут на оплату гостиничного номера и понесенных Вами расходов.
Вы были очень любезны, и я Вам благодарна за это».
Она положила под эту записку две банкноты и встала. Она закончила. Затем подошла к окну, из которого ей была видна улица — чуть в дымке из-за муслиновых занавесок.
Такой же-с теми же звуками, с теми же человечками на тротуарах — будет эта улица и завтра, и послезавтра, и еще многие многие годы.
Она закурила сигарету и твердым шагом направилась в ванную комнату, там она перелезла через край ванны.
Ей пришлось оттуда вылезти, так как она забыла на столике лезвия. Она взяла одно из них, села в воду и вытянула ноги.
Дым от сигареты лез в глаза, заставляя ее моргать. Ей не было страшно.
Она сохраняла спокойствие. Еще раньше она пообещала себе принять на всякий случай две-три таблетки снотворного, но они ей были не нужны.
Она нашла вену у себя на запястье и сделала бритвой длинный надрез.
В комнате кто-то был, какой-то человек — он что-то делал с ее рукой, и от него сильно пахло табаком. Она удивилась, что еще жива, и в конце концов приоткрыла веки.
Высокий молодой человек, рыжий, с лицом и руками, усеянными веснушками, был занят тем, что затягивал у нее на предплечье жгут. Вода в ванной, где она так и продолжала лежать, была слегка подкрашена розовым, и при виде этого у нее подступила к горлу тошнота.
— Что вы тут делаете?
— Вы же видите. Накладываю жгут. Ничего не бойтесь. Это чистый платок, я сходил за ним к себе в номер. Ваши чересчур маленькие.
Его кожа походила на кожуру апельсина, а глаза были голубыми.
— Как вы здесь оказались?
— Услышав ваш зов…
— Мой?
Он закончил возиться со жгутом и наложил еще временную повязку.
— Не хотите ли вылезти из воды… У вас есть домашний халат?
— Да, в чемодане.
Он заметил висевший за дверью купальный халат и протянул его ей.
— Держите! Наденьте это.
На его лице ничего нельзя было прочесть.
— Как я позвала?
— Вы испустили пронзительный крик, а поскольку меня от этой комнаты отделяет лишь простая перегородка, я понял, что это был крик отчаяния. Я опасался, что найду дверь запертой на ключ, но это оказалось не так. Вы были без сознания. Я побежал к себе в номер за чистым платком и зубной щеткой, которую использовал вместо деревянной палочки, чтобы закрутить жгут.
— Я хотела умереть.
— Я допускаю, что вы так глубоко порезались не ради собственного удовольствия.
— Порез глубокий?
— Не очень. Когда показалась кровь, вы инстинктивно остановились и закричали. Один-единственный раз. Это был очень пронзительный крик.
— Совсем не помню этого.
Он помог ей выбраться из ванны и протянул белый халат.
— Я не совсем врач, но я на четвертом курсе медицинского факультета и подрабатываю в больнице Кошен. Вам повезло, что сегодня днем мне нужно было закончить одну теоретическую работу. Как вы себя чувствуете?
— Я в полной прострации.
— Пойду принесу вам что-нибудь выпить, вам необходимо взбодриться.
Он вернулся с бутылкой коньяка и тщательно вымыл стакан для полоскания рта.
— А вы? — спросила она.
— Я не резал себе вены.
— Вы наложите мне другую повязку?
— Я отвезу вас в больницу, где вами будут заниматься куда лучше, чем это мог бы сделать здесь я.
— Умоляю вас, не отвозите меня в больницу. Они поймут, что это попытка самоубийства, и известят полицию.
— Вы боитесь полиции?
— Полицейские сообщат моим родителям. А я ни за что не хочу возвращаться домой.