Исчезнувшая
Шрифт:
Больше мы в ту ночь не заснули. Тварь снаружи вскоре убралась, но мы знали, что она может вернуться в любой момент.
Когда достаточно рассвело, я расстегнула клапан палатки и увидела только траву, деревья и небо. Я упрекнула себя за трусость. Почему я просто не вышла посмотреть, кто там шумит?
Самые страшные штуки те, что посещают нас во мраке, те, которых мы не видим. И страх, что держал нас парализованными в палатке в ту ночь, оставил странный осадок, горький привкус в горле, напоминание, что в конечном итоге я в некоторых отношениях так же уязвима, как и любой смертный.
ГЛАВА 12
Люди видят предметы не так, как звери. Люди гораздо лучше различают неподвижные объекты. У животных нервная система развивалась на вычленение движения, поскольку движение может означать приближение хищника или жертвы. Но лягушка вообще не видит стационарный объект из-за особенностей нервной системы: у нее зрительные нейроны не реагируют на неподвижные предметы в целях экономии энергии.
Теоретически, люди лучше видят неподвижные предметы, потому что их глаза всегда пребывают в движении, нейтрализуя нервную адаптацию. Но порой они не видят находящиеся в поле зрения предметы, потому что их внимание направлено на что-то другое. Опытные фокусники знают, как вызвать это состояние и как управлять порожденной невниманием слепотой. Вот почему фокусы работают.
Исследованием вампирского зрения никто особенно не занимался, но, судя по тому немногому, что я прочла в Интернете и моим собственным наблюдениям, оно, как правило, острее, чем у смертных. Сетчатка у вампиров имеет больше палочек и колбочек, чем у смертных, что делает ее более чувствительной к свету и цвету. Однако даже при этом усиленном зрении глаз вампира может быть подвержен слепоте невнимания. Как люди, как лягушки, как стрекозы, мы порой не видим того, что находится у нас прямо под носом.
Остаток проведенного на болоте времени мы с Джейси избегали друг друга. Каждая напоминала другой о неприятном опыте страха, который начался как развлечение и перерос в нечто зловещее.
На веслах в то утро сидела Бернадетта, которая сказала, что спала сном младенца. Я валялась в полусне на корме, игнорируя аллигаторов, валявшихся в полусне по берегам. Профессор Хоффман, бодрый до омерзения, читал нам импровизированную лекцию, долетавшую до меня обрывками фраз. Он говорил о зрении аллигаторов — мол, у них в глазах под сетчаткой расположены слои отражающей ткани, которая работает, как зеркало.
— Мы называем эту ткань tapetum lucidum — говорил он. — Кто-нибудь знает, что это значит?
Это означало «яркий ковер», но мне было слишком сонно, чтоб выступать. Хоффман сказал, что ткань работает, как зеркало, собирая имеющийся свет, помогая крокам охотиться в темноте. Она также отвечает за то, как выглядят крокодильи глаза, если посветить на них фонариком, — они красные, как горячие угли.
— Жуть, — фыркнула Бернадетта.
Мне весь поход было жутковато. И ночь на деревянном помосте, окруженном кто знает кем, меня вовсе не прельщала. Вампиры нуждаются во сне даже больше смертных, для поддержания иммунной системы.
Хоффман говорил о каком-то сецессионе — процессе естественного изменения окружающей среды. Если в болоте нарастает торф, болото превращается в заросли кустарника, а потом и в лиственный лес.
— Болото остается болотом благодаря естественным пожарам, — говорил он. — Торф сгорает, остаются открытые озера. Не будь пожаров, это место уже превратилось бы в лес.
Только что я пребывала в полусне, краем уха слушая лекцию, слегка недовольная перспективой, по моему мнению, поджидавшей меня впереди. В следующий миг мы все полностью проснулись от визга Джейси.
Она увидела это первой: близко к берегу, среди «золотых дубинок», плавало что-то темное.
— Что? Что? — переспросила Джейси и снова завизжала. Потом завизжал еще кто-то.
Я села, но другие каноэ загораживали мне вид. По мере дрейфования лежавшее в воде открылось мне во всей красе — разметавшаяся по поверхности темная одежда и темноволосая голова. Тело выглядело ужасно неуместным. Оно выглядело неправильно.
Профессора вытащили мобильники. Сигнала ни у кого не было. Тогда они достали карты, пытаясь определить наше местоположение и отыскать наилучший путь к месту, где телефоны заработают.
— Джейси, как ты? — спросил профессор Райли.
Она согнулась пополам, тяжело дыша. Позже она сказала мне, что старалась удержать рвоту.
Хоффман велел второй девочке в каноэ Джейси взяться за весло.
— Остальные — гребем все.
Мы развернули каноэ, и Хоффман повел нас обратно к тому месту, где их спустили на воду. Мы развили вдвое большую скорость, чем в начале похода.
Время от времени я поглядывала на Джейси, дабы убедиться, что с ней все в порядке, но видела только ее спину. Она по-прежнему сидела, согнувшись, склонив голову так, чтобы не видеть ничего за бортами каноэ.
Бернадетта тоже все поглядывала на Джейси, и я слышала, как она что-то неразборчиво произнесла.
— Что ты сказала? — спросила я.
— Джейси выглядит, как шестерка Мечей, — ответила она, сидя вполоборота.
Я вспомнила изображение на карте Таро: женщина в плаще, наклонившаяся вперед в плоскодонке, за ее спиной перевозчик с длинным шестом, толкающий их к берегу, а перед ней шесть мечей, удерживающих ее на месте. Бернадетта говорила, что эта карта означает бегство.
Когда мы достигли пристани, все были вымотаны. Профессор Хоффман позвонил в 911, а профессор Райли вызвал автобус, чтобы забрать нас. Мы были надолго сыты дикой природой.
Остальные студенты держались непривычно тихо. Никто не хотел говорить о том, что мы видели, до тех пор пока не станет известно, что же мы видели на самом деле, но при этом не могли думать ни о чем другом. Когда автобус прибыл и мы направились обратно в кампус, Райли настоял на том, чтобы остановиться на бензоколонке, но никто не ел много.
Кампус и наша общага выглядели и пахли ободряюще знакомо. Мы с Бернадеттой втащили наши пакеты со спальниками и прочим снаряжением в комнату, и я бросила свой, чтобы включить свет. Но не смогла отыскать лампу.