Исчезнувший оазис
Шрифт:
Громкое бряцание вывело Имти из задумчивости. Немой палач постучал рукоятью ножа о камень, чтобы привлечь внимание провидца.
На песке перед ним лежало двадцать восемь тел. В живых остались только они с мясником.
— Дуа-и-нак нетйер сени-и, — произнес Имти, спустившись по песчаному склону и положив руку на влажное от крови плечо палача. «Спасибо, брат мой». Помолчав, он продолжил: — Выпьешь шепен?
Мясник тряхнул головой и передал ему нож, затем постучал двумя пальцами по шее, поясняя Имти, где резать, после чего опустился на колени. Клинок оказался тяжелее, чем ожидал провидец, и громоздче, поэтому пришлось напрячь все силы, чтобы поднести нож к горлу мясника и заставить врезаться в плоть. Имти с нажимом полоснул. В песок дугой ударила струя пенной крови.
— Великий Рада отверзнет небесный свод для тебя, — выдохнул он, укладывая тело мясника. — Ступай же с ним и живи вовеки.
Жрец придал покойному погребальную позу, поцеловал его в лоб и с ножом в руках побрел обратно к вершине дюны, почти по колено увязая в песке.
Солнце касалось горизонта лишь краем, самым дном сияющего диска, но даже в ранний час воздух дрожал от накала его лучей. Имти смотрел на эту прозрачную зыбь и щурился, словно вычислял, скоро ли светило взойдет полностью. Потом он повернулся на запад, к утесу-серпу и темной гряде скал. Прошла минута, другая, третья… Жрец вдруг воздел руки и произнес:
О Хепри, о Хепри, Ра-Атум на заре, Бог всевидящего ока! Убереги инер-эн седжет, Сохрани от нечестивцев! Да сокрушит их могучая пасть Себека И поглотит утроба змея Апопа! Чтобы лежать нашей святыне в покое и мире За ре-эн уэсир, в недрах уэхат сештат!Сказав так, Имти опять повернулся к солнцу и отбросил с головы леопардовое покрывало. Затем он поднял тяжелый нож и полоснул по обоим запястьям, рассекая плоть до костей.
Провидец был стар — шестидесяти с лишним лет, и его сила быстро иссякла, глаза потускнели, а в голове начали тесниться образы пережитого. Ему явились девушка с зелеными глазами (как он любил ее когда-то!), родная деревня, потом Иуну и старое кресло в Башне Сешат, где он некогда сиживал ночами, наблюдая движение звезд, гробница в Усыпальнице Пророков, где ему никогда не лежать… записи об этой тайной миссии, оставленные там перед походом, чтобы его имя впредь сохранилось в веках.
Воспоминания кружили у него в голове, сплетаясь и распадаясь снова, крошась, как стеклянные осколки. Они мельчали и таяли до тех пор, пока не исчезли. Остались только пустыня и солнце, да еще тихое биение крыльев.
Поначалу Имти решил, что на его тело уже слетаются грифы, но звук был слишком слабым для крыльев падальщика. Старик осоловело повернул голову и — невероятно! — увидел на верхушке дюны желтогрудую пичугу, трясогузку. Та смотрела на него, склонив набок головку. Что она делала посреди пустыни, Имти не знал, но, несмотря на слабость, улыбнулся, ибо разве не в виде трясогузки явилась миру великая птица Бену, возвещая зарю творения с вершины могучего камня Бен-бена? Чем не подтверждение тому, что боги благословили их поход?
— Да пройдет он путем праведных, — пробормотал старый жрец. — Да минует…
Ему не довелось закончить молитву: колени подогнулись и уронили его, бездыханного, лицом в песок. Трясогузка замерла, а через миг, осмелев, вспорхнула к нему на плечо, подняла голову к солнцу и запела.
Ноябрь, 1986, северо-восточная Албания, аэродром Кукеса
Русские опаздывали. Пока их дожидались, погода стала нелетной.
Сторону гор Шар-Даг заволокло тучами, и предвечернее небо налилось свинцовой серостью. Когда у ворот аэродрома возник наконец лимузин, сверху просыпались первые снежинки, а спустя две минуты, за которые он поравнялся с «Антоновым-24» и затормозил у посадочного трапа, в воздухе уже кружила легкая пурга, а землю припорошило белым.
— Вот дерьмо! — буркнул Рейтер, попыхивая сигаретой и косясь из окна кабины на крепчающую метель. — Русские недоноски!
В этот миг позади него открылась дверь отсека. В проеме показался рослый смуглый мужчина в дорогом костюме. Волосы у него были гладко зачесаны, а сам он изрядно благоухал одеколоном.
— Все собрались, — произнес он по-английски. — Заводи мотор.
Дверь закрылась. Рейтер еще раз затянулся и начал щелкать переключателями. Его пухлые, в пятнах от никотина, пальцы неожиданно проворно забегали по панели управления впереди и над головой.
— Египетские недоноски, — процедил он.
Справа от него хохотнул второй пилот. Он был моложе Рейтера — этакий светловолосый красавчик, если не считать грубого шрама поперек подбородка.
— Ты как всегда, Курт? Сеешь мир да любовь? — Он с ухмылкой извернулся в кресле и выглянул в боковое окно. — Хотел бы я знать, откуда берутся такие филантропы.
Рейтер хмыкнул, но ничего не сказал. Штурман шелестел картами у них за спиной.
— Как думаешь, выберемся? — спросил он. — Уж больно погодка дерьмовая.
Рейтер пожал плечами, не отрываясь от приборов.
— Зависит от того, сколько наш Омар Шариф будет прохлаждаться. Еще пятнадцать минут — и полосу занесет наглухо.
— И что?
— А то, что придется коротать ночь в этой дыре. Поэтому будем надеяться, что Омар уже вострит лыжи. — Рейтер утопил кнопку стартера пальцем-сосиской: с визгом и грохотом ожили два турбовинта Ивченко. Лопасти начали крошить завьюженный воздух, фюзеляж затрясся.
— Сколько на часах, Руди?
Второй пилот взглянул на часы — видавший виды «Ролекс» в стальном корпусе.
— Почти пять.
— Десять минут шестого — и я сворачиваюсь, — объявил Рейтер, после чего скособочился и вдавил окурок в пепельницу на полу. — Десять минут — не больше.
Второй пилот еще сильнее извернулся и выгнул шею, глядя, как человек в костюме спускается по трапу с пухлым кожаным портпледом в руках. За ним сошел еще один тип, кутаясь в плотное пальто с шарфом. Задняя дверь лимузина приветственно распахнулась, и египтянин в костюме скрылся в салоне, а его провожатый занял пост у подножия трапа.