Ищи горы
Шрифт:
Он перевел взгляд на Марана, с отсутствующим видом стоявшего посреди каюты. Маран был одет как землянин — в джинсы и свободный свитер. Джинсы, рабочая одежда десятка поколений землян, сидели на нем так, словно и его предки поколение за поколением врастали в них… Разве только джинсы? Бакнианские, узкие в бедрах и расширяющиеся книзу брюки, облегающие кожаные штаны лахинского охотника, романтические рубашки бакнов, подчеркнуто спортивные сорочки землян, кит, даже бесформенную, сшитую из шкур мехом наружу одежду горца из Небесных Ступеней он носил так ловко, словно в ней родился. Ох уж этот Маран! Но одежда — пустяки, а как он перенимает манеры, стиль речи… Еще в Бакнии Дан не раз удивленно замечал, как непринужденно Маран переходит от приподнятой, слегка взволнованной манеры бакнов к деловому стилю землян, усвоенному, несомненно, от него, Дана. А на Перицене? Как он тут же овладел своеобразным красноречием лахинов. Ох уж этот Маран!
Занятый своими мыслями, он не заметил, что Маран повернулся к нему и изучающе смотрит на его лицо.
— О чем ты думаешь, Дан?
— О тебе, — ответил Дан чистосердечно.
— Обо мне?! По поводу?
— Думаю, что из тебя мог бы выйти превосходный актер.
— На роли героев, как говорит Поэт? Ну раз натурального героя из меня не получилось… — Маран невесело улыбнулся. — Хорошо еще, что ты меня не подозреваешь… Хм…
— В чем?
— В том, что я… Что я играю роль честного человека. Как считает Ника.
Дан отчаянно покраснел. Он надеялся, что Маран не догадывается. Хотя разве от Марана что-нибудь скроешь?
— Боюсь, что исправить неблагоприятное первое впечатление, произведенное на женщину, труд почти непосильный.
И это он угадал, подумал Дан пристыженно.
— Не знаю, помнишь ли ты обстоятельства нашего знакомства? Если это можно так назвать. Лично я вряд ли когда-нибудь забуду выражение лица Ники — с такой гадливостью она на меня смотрела. Я еще тогда понял, что она никогда не простит мне эту злосчастную вазу.
— Вазу?
— Ты что, забыл?
Дан смутился. Нет, конечно, просто он думал о другом, разве можно забыть тот эпизод… тогда, в первое утро в Бакне, когда их с Никой хотели арестовать в заброшенной, но все еще хранившей следы роскоши опочивальне кого-то, как ему сказали позже, из членов императорской семьи… в Малый дворец они забрели ночью, сами того не подозревая, просто увидели незапертую дверь и по запаху поняли, что помещение нежилое… Эпизод для Ники, выросшей в семье какого-никакого, а художника, совершенно невероятный: один из обнаруживших их охранников схватил стоявшую на столике у кровати изумительной работы цветочную вазу из тончайшего фарфора и с брезгливым выражением лица разбил ее о чугунную каминную решетку…
— Но не мог же я кинуться объяснять ей, что это не мои люди, а обыкновенный офицерский патруль, совершенно случайно встреченный мной у двери черного хода…
— На наше счастье, — пробормотал Дан.
— …которую вы с присущей вам беззаботностью оставили открытой настежь. Конечно, я мог бы спасти вазу, но… Я ведь тебе говорил, что по уставу Охраны всем чинам вменялось в обязанность неукоснительно наблюдать не только за низшими, но и высшими по званию и докладывать по инстанции о малейших отклонениях в их поведении? Так что…
— Ваза это не столь существенно, — прервал его Дан.
— Да, но это было отличной увертюрой к расправе с дворцом… Уверяю тебя, Дан, если б я мог спасти дворец ценой собственной жизни, я бы спас его, не задумываясь.
— Не сомневаюсь, — пробормотал Дан, мгновенно вновь ощутив ужас, охвативший его в тот момент. Нет, ужас потом, а вначале, когда их вывели на площадь, другое чувство… Задыхающийся голос Ники: «Дан, ты только посмотри!» И он взглянул. И увидел чудо: дворец Расти, устремленный ввысь, летящий, казалось, его удерживают на земле только тонкие витые канаты, заменявшие колонны… А полупрозрачный переливчатый купол неправильной формы!.. Господи, какая неописуемая красота!.. И сразу накатило следующее видение: рассыпающиеся в прах тонкие стены, обламывающиеся, как сухие веточки, длинные хрупкие башенки, распадающийся на словно хрустальные осколки купол дворца…
От одного воспоминания у Дана перехватило дыхание, и он не сразу смог заставить себя вернуться в настоящее. Маран, задумчиво глядевший на него, продолжил:
— Но спасти дворец я не мог. Я не мог даже признаться в том, что хотел бы его спасти. В сущности, у меня не было выбора. Я не мог сойти с пути, который когда-то избрал сознательно, хотя в то время я уже буквально заставлял себя идти по нему. Конечно, если б я был в состоянии все предвидеть, я предпочел бы дорогу Поэта… Или Мастера — по крайней мере, все чисто и ясно, пуля в висок и кончено. Но вначале я не понимал, я самонадеянно думал, что удача все смоет, а когда стал понимать, деваться было уже некуда, оставалось либо идти до конца в ожидании… вернее, в поисках… своего шанса, либо совершить какой-нибудь отчаянный поступок и умереть… Собственно, я и умереть спокойно не мог, ведь я уже был не один, один я был вначале, когда только стал смутно ощущать, что у нас неладно, потом я стал искать людей, собирать их вокруг себя, уйти было б предательством по отношению к ним… Да и какой поступок я мог совершить? Выйти на площадь и кричать, что Изий — убийца и преступник? Меня приняли бы за сумасшедшего. Пристрелить его, как мерзкую гадину? К Изию невозможно было проникнуть с оружием. Даже если б я был способен убить голыми руками, мне не дали б этого сделать, ведь при самых секретных его переговорах присутствовало несколько человек из его личной охраны, стоявших у дальней стены, этот жалкий трус предпочитал говорить шепотом в собственном кабинете, лишь бы не подвергаться реальной или воображаемой опасности. Когда он появлялся на трибуне, вооружали не всех охранников, которые его сопровождали, а только особо доверенных. Мои люди в их число не входили, а что до меня самого, с оружием к Изию меня не подпустили бы даже на километр, как и любого другого члена Правления, с теми, кто хотя бы теоретически мог претендовать на власть, он был особо осторожен… Да если б я и убил его — что бы это дало? Ровным счетом ничего. Его место занял бы тот же Лайва или кто-то другой из его приближенных и верных последователей, и ничего бы не изменилось. Надо было сделать то, что мы сделали, я и сейчас не вижу этому альтернативы, Дан. И вообще всему, что я натворил. Это, наверно, хуже всего. Я ничего не добился, ничего не сумел, все погубил…
— Маран!
— И хуже всего, что я до сих пор не могу понять, как же надо было действовать. Тебе, наверно, это покажется смешным? Полтора года прошло, а я по сей день не сплю ночами, все думаю, думаю… Что надо было делать? То ли выхода не существовало, и я был обречен на поражение, то ли выход есть, но я глуп и неспособен и не видел его… да и до сих пор не вижу…
— Надо было сохранить власть. Наверно.
— Как? Объясни мне, пожалуйста, как?
— Может, не стоило дразнить гусей?
— Если б на Большом собрании я не внес ни одного предложения, кроме того, чтобы отдать под суд Лайву и и прочих ближайших приспешников Изия, все кончилось бы точно так же. Не я, так кто-то другой поставил бы вопрос ребром: или — или. Они понимали, что вслед за Лайвой придется отвечать и им — всем по очереди. А не трогать Лайву? Извини, но по-моему избирательная справедливость хуже несправедливости, а правда, заплаткой пришитая на ложь, становится частью этой лжи и не вызывает доверия.
— Разве я сказал, что не надо было трогать Лайву? Собрание не надо было созывать, вот что.
— То есть законсервировать ситуацию? Терпеть эту шайку рядом с собой, во власти? До каких пор? Или ты забыл о Мстителях? Они ведь могли убить меня в любую минуту. Сам понимаешь, что это значило. Дело ведь не во мне. Совсем в другом. Нет меня, нет и большинства в Правлении, а значит, Главой Лиги становится их человек, и… И, как вы говорите, все возвращается на круги своя… Такая вот цепочка. А теперь скажи мне, где я ошибся.