Искатель, 1996 №5
Шрифт:
К ним подошел Сорсен.
— Если они затянут с паспортами, нам не уйти отсюда, — на лбу Сорсена блестели капельки пота. — Как бы чехи не оказались пострашнее восточных немцев. Они могут связаться с Берлином, если заподозрят что-нибудь неладное с паспортами. Паспорта, конечно, подлинные, но нас могут выдать эти фотографии — ваша и вашего друга.
Кори посмотрел в сторону маленького деревенского домика. Один из огромных пассажирских автобусов прибыл из Восточной зоны. Кори разглядел на нем французский номер. Багаж был уложен на накрытую сеткой подставку.
— Вот, — сказал чешский пограничник,
Кори вручил ему деньги, которые пограничник не спеша пересчитал.
— Желаю хорошо повеселиться в Праге, — сказал он.
Дорога на Прагу была свободна, но они все еще находились в стране, где их могли бы схватить и неведомо куда упрятать.
Глава 20
Ландшафт изменился, став каким-то неопрятным, и постройки здесь казались тусклыми. С домов кое-где осыпалась штукатурка, и стены в таких местах как будто зияли открытыми ранами. Церкви в стиле барокко вздымали в ночные небеса похожие на луковицы купола. Узкая скверная дорога проходила через деревни с почти не освещенными улицами. Время, казалось, повернуло вспять, в девятнадцатый век. Даже заводы и фабрики с их длинными, тонкими, вонзающимися в ночное небо трубами выглядели безнадежно устаревшими: грязные закопченные окна, узкоколейки и дворы, заваленные ржавым металлом.
— Мы передадим вас в Американское посольство, а уж они вывезут вас из ЧССР, — сказал Сорсен. — Мы же потом уедем из этой страны куда-нибудь, где можно как следует отдохнуть. В Австрию, например.
— Хаузер был, наверное, очень угнетенным и подавленным человеком, — вдруг произнес Гиллель, долго до этого молчавший. — Я внимательно наблюдаю за самим собой и замечаю, что как только во мне проявляется его память, я впадаю в мрачное настроение. Даже мое воображение сужается. Не находите ли вы, Дотгоре, что ваше воображение становится ограниченным, когда вы волнуетесь или чего-то боитесь? Будто на глазах у вас появляются шоры, как у лошади? — добавил Гиллель, пробудив в Кори тревогу. — Хаузер был склонен к самоубийству.
— С чего вы это взяли?
— Я знаю, что в мечтах он строил воздушные замки. Он хотел бежать из России и вернуться к своей жене. В своих грезах он представлял себе жизнь с нею такой, какой она была до войны. И жена рисовалась ему в воображении молодой, красивой, какой была, когда только что родила сына, которого оба они очень любили. Хаузер мечтал вернуться в прошлое. Представляю, что сделал бы он, убедившись, что превратить мечты в реальность невозможно.
— И что бы он сделал?
Кори заранее знал ответ, но хотел, чтобы Гиллель сам высказал эту мысль, как чужую и чуждую его сознанию.
— Он убил бы себя.
— Я рад, что вы так четко проводите границу между памятью Хаузера и вашей собственной. В какой-то момент вы напугали меня.
Кори дорого дал бы за то, чтобы как можно скорее вернуться с Гиллелем в свою лабораторию. Там Гиллель сумеет взглянуть на прошлое другого человека, как на пережитое им самим приключение, а не как на нить, вплетенную в запутанный клубок его собственного сознания.
Они проезжали через какой-то полуразвалившийся
— Теплице, — оповестил остальных Бэк, кажется, хорошо знавший эту страну. — Подумать только, когда-то этот маленький городишко был оживленным курортом на лечебных водах. Взгляните, что стало с ним теперь. И никого не волнует это запустение.
— Если бы американцы вкачали в Чехословакию столько денег, сколько в Западную Германию, эта страна стала бы процветающей, — сказал Сорсен. — Все на свете зависит от денег. Все! Говорят, счастье не купишь. Вы только дайте мне деньги, а уж я сумею ими распорядиться!
Город между тем остался позади.
Бэк внимательно посмотрел в зеркало заднего вида. Какая-то «татра» выехала сзади на дорогу из большого гаража. Впереди, в полумиле, стояло несколько автомобилей, и дорогу перегородили полицейские.
— Дорожное заграждение, — сказал встревоженный Бэк. — Что-то новое. Ночью?
«Татра» тем временем приблизилась к ним настолько, что ее фары ярко осветили все внутри «вольво», а прожекторы со стороны дорожного заграждения облекли пассажиров «вольво» пеленой ярко-белого света. Сорсен остановился. В тот же миг дверцы распахнулись, и четверо мужчин оказались под дулами двух автоматов.
— Выходите! — прозвучал чей то властный голос.
Сноп яркого света от карманного фонарика задержался на лице Кори. Гиллель медленно повернулся на этот свет, в глазах у него застыло выражение страдания.
— Двое спереди, выйти из машины! — рявкнул тот же голос.
Бэк чуть приподнялся с сиденья, Сорсен поднял вверх руки, и тут внутри машины как будто что-то взорвалось. Воздух наполнился острым запахом пороха. Кори машинально пригнулся. Чьи-то руки стащили Сорсена вниз, и тело его глухо ударилось о дорогу. До Кори донесся сдавленный крик. Бэк исчез из поля зрения. Яркие огни потухли, и только карманный фонарик освещал салон «вольво».
— Выходите, доктор Кори, и вы тоже, доктор Мондоро, — спокойно прозвучал чей-то приказ.
Кори апатично приподнялся с места. Все еще ослепленный, он оперся на спинку переднего сиденья, на котором несколько секунд назад сидел Сорсен. Кори ощутил на своих ладонях липкую жидкость и вытер руки.
— Я боялся, как бы вы не пострадали, — прозвучал в темноте все тот же голос, и Кори взглянул в лицо человека в офицерской форме.
— Нам приказано охранять вас, — сказал офицер.
На дороге лежало тело Сорсена. Двое солдат поволокли его по гравийному покрытию. Офицер нагнулся внутрь машины и осмотрел тело Бэка, лежавшее между сиденьем и щитком приборов. Скрюченное, оно казалось меньше, чем было на самом деле.
— Ему не следовало хвататься за оружие, — сказал офицер.
— Он не хватался за оружие, — возразил офицеру Гиллель.
Ночь становилась холодной. Гиллеля била дрожь.
— Прошу вас следовать за мной в другую машину. Наши люди наведут здесь порядок, — сказал офицер.
Кори озирался вокруг, отыскивая взглядом тело Сорсена, но труп окружили люди в синей форме. Ошеломленный внезапным нападением, Кори покорно последовал за офицером и неловко втиснулся в «татру», сопровождаемый Гиллелем.