Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— Два мозга в одном, — сказал Кори. =- Вспомните, как мы проделывали эксперименты, подобные этому, на животных, рассекая их corpus callosum, главный узел нервных волокон, соединяющий оба полушария мозга, и создавали разъединенный мозг? Вспомните, как животные проходили этот путь, ведя себя в основном нормально, но обособленно вводимая в одно из полушарий мозга информация не достигала другого полушария, и два мозговых полушария можно было обучать, создавая у них диаметрально противоположные реакции в связи с одной и той же задачей. Может быть, РНК Хаузера стимулировали только
— Я… я чувствую, что должен устранить какое-то препятствие. Вот почему я пришел в вашу комнату. Мне и самому неясно, чего я хотел. Я был во власти какого-то решения, которое, я знал, побуждает меня действовать.
— Это препятствие — я, — сказал Кори. — Я раздражал вторую часть вашего мозга телефонным разговором с Карен и намерением увезти вас обратно в Америку, не так ли? Я действовал в ущерб воле Хаузера, я его враг.
— Согласен с вами в том, что касается двух сфер сознания, Дотторе. — взвешивая каждое слово, сказал Гиллель. — Я хотел бы сформулировать желания и замыслы Хаузера. Тогда мы сможем предугадывать его поступки и предотвращать их.
— В таком случае постарайтесь как можно точнее выражать свои мысли.
— Я всегда продумываю ситуацию, в которой нахожусь, и отлично сознаю, что додаю, но побуждение к действию иногда… как бы это сказать… сильнее, чем мои возможности. Ваша аналогия, связанная с расщепленным мозгом, справедлива, но как могу я контролировать обе сферы мозга одновременно?
— По возвращении домой, в своей семье и привычном для вас окружении, вы сумеете справиться с чуждым влиянием. Тренируйтесь, заставляйте себя снова стать Гиллелем Мондоро.
— Как мы обучали животных в экспериментах над ними?
— Вот именно. Скоро здесь появится Карен. Для нас это будет огромная помощь. Она — часть той жизни, к которой вы привыкли.
— Да, — ненатурально засмеялся Гиллель. — Не думаю, чтобы я мог задушить вас, Дотторе. Это было то, что засело в сознании Хаузера. Я чувствовал себя так, будто нахожусь под гипнозом, но человек не может заставить себя совершить убийство, когда он в состоянии гипнотического сна. Не могу поверить, что Хаузер и вправду кого-то убил.
— Этого мы не знаем, — сказал Кори. — Но как бы там ни было, а вам надо как следует выспаться, да и мне — тоже. Почему бы вам не лечь в свободную кровать в этой комнате?
— Усталость каким-то образом сказывается на мне, подчиняя мое собственное сознание сознанию Хаузера, — сказал Гиллель, откидывая покрывало на второй кровати. — Усталый, я становлюсь менее устойчив к действию его РНК, а после отдыха — наоборот, более устойчив.
Он забрался под одеяло и лежал, подложив руки под голову.
— Хаузер, вероятно, не так давно побывал в Праге. Я помню универмаг на углу Вацлавской площади и Грабена, а он открыт здесь недавно.
— Давайте спать, Гиллель.
— Во время войны Хаузер тоже был здесь. Тогда в переулке возле отеля не было кинотеатра и, конечно, — универмага, но как сейчас вижу: сколько вокруг сновало немецких военных машин! Стоит мне закрыть глаза, и вся эта техника тут как тут. — Гиллель приподнялся на локтях и сел в постели. — Тридцать лет прошло с тех пор, но чехи говорят и сейчас о нацистах так, словно те ушли только вчера. Чехи как будто и теперь страдают от фашистского террора. Это прошлое для них, оно больше не может причинить им никакого вреда. Но настоящее — может.
— Подумайте о том, что вас, может быть, подслушивают.
— Ну и пусть. Того, что они хотят знать, я им не скажу. Кто может заставить меня разговориться? Не сомневаюсь, у них было бы немало хлопот с Хаузером. Он был скрытным человеком и все, что мог, утаивал от них. Он ненавидел их. Они ошибаются, если думают, что смогут получить от меня нужную им информацию. Вы знаете — в свете нашей основной идеи: проверить влияние РНК на «наивный объект», — а теперь и я знаю, что воля не поддается принуждению и стремления не могут быть пробуждены насильно, если хозяин, реципиент противится этому.
Он снова лег, и взгляд его блуждал по освещенной луной комнате.
— Ящик Пандоры, — сказал он минуту спустя. — Мы открыли его, но закроем ли снова?
И в тот же миг Гиллель заснул. Кори показалось, что прошло всего лишь несколько минут, как рассвело и комната стала наполняться дневным светом. Он тихо встал, принял душ и оделся, а Гиллель все еще крепко спал. Лицо спящего Гиллеля смягчилось. Теперь он был похож на прежнего Гиллеля.
Длинный коридор был пуст. У дверей их своеобразной тюрьмы никто не выставил никакой охраны. Тюремщики знали, что отсюда не убежишь. Кори спустился по лестнице. Портье за своей маленькой загородкой приветствовал его, как старого знакомого:
— Мистер Кучера ожидает вас в кафе, там, где обычно подают завтрак, мистер Кори, — бодро сообщил он.
Вестибюль заполняли вновь прибывшие гости и целое море багажа. Возле отеля остановился трансконтинентальный автобус, волнами вылеживавший из себя туристов. Звучала голландская речь.
— В кафе ведет вот эта маленькая лестница, а потом — направо, — сказал портье.
Кори нетрудно было догадаться, что за ним следят.
При появлении Кори в кафе Кучера встал со своего места и пошел навстречу ему.
— Как спалось, доктор Кори?
Заказав завтрак, Кори ждал, пока уйдет официантка, и только потом заговорил с Кучерой:
— Вы всегда обращаетесь с узниками так же, как с нами?
Кучера расплылся в приторной улыбке:
— А почему бы и не пытаться делать жизнь как можно более приятной? Предпочитаю обсуждать проблемы в дружественной атмосфере и без конфликтов.
— Вы сказали мне, что сообщили Американскому посольству о нас…
— Они и без нас уже все знают, от них ничего не утаишь. Нам бы ваши организаторские таланты, да где уж нам до вас, американцев. — Кучера бросил взгляд на свои ручные часы. — Сюда должен с минуты на минуту приехать атташе Американского посольства по вопросам культуры. Мистер Мак Наб, может, знаете? Симпатичный парень, но — позволю себе критическое замечание в их адрес — они слишком много пьют, ваши представители.