Искатель, 1996 №5
Шрифт:
Ожидая его в номере отеля в чужом городе, вдали от дома, Карен вдруг почувствовала, как ею овладевает страх, уже испытанный ею раньше, в дни одиночества в собственном доме. Что мучило ее, чего она боялась? Карен и сама этого не знала.
Когда Гиллель вошел, сна бросилась к нему навстречу и обняла его. Оба затрепетали, прижавшись друг к другу, и замерли, не говоря ни слова. Карен все еще чувствовала себя несчастной и искала утешения в объятиях Гиллеля.
Гиллель заговорил первым:
— Завтра мы возвращаемся обратно. Никуда не выйду из этой комнаты, пока мы вместе не уедем отсюда.
От этих слов Карен обрела ту уверенность, в которой так нуждалась. Она целовала Гиллеля и в его ответных поцелуях чувствовала его глубокое отчаяние и тоску. Они обедали у себя в номере, а потом говорили и говорили друг с другом, но не о будущем, а о прошлом, о тех днях, когда впервые встретились. Смеялись, вспоминая какие-то порой пустячные, но столь дорогие для них события, так прочно соединившие их жизни. И оба они при этом надеялись, что их дальнейшая жизнь будет устойчивой. Вспомнили, как однажды он пригласил ее в ресторан и у него не хватило денег расплатиться, и тогда он оставил официанту их водительские удостоверения. Или как однажды утром он позвал ее на короткую прогулку, и они бродили вдвоем так долго, что она оказалась в нескольких милях от своего дома. И тот день, когда она придумала предлог, чтобы остаться у него, движимая желанием близости с ним, и они не выходили из его комнаты целых два дня.
Настала ночь, и Гиллель снова был близок с Карен, но это была не та любовь, что соединила их шесть лет тому назад. Теперь их любовь снедал страх. Гиллель как будто боялся себя самого и пытался обрести уверенность и силу в Карен.
Утром, еще до наступления рассвета. Гиллель резко отодвинулся от Карен и сел на краю постели. Карен прикоснулась к нему рукой.
— Не трогай меня! — крикнул он.
Потрясенная, она смотрела ему вслед, когда он пошел в ванную, подбирая на ходу свою одежду. Карен поспешно оделась, будто это могло ей чем-то помочь. Гиллель вышел из ванной одетый и гладко выбритый и взялся за свое пальто, чтобы надеть его. Чужой человек, с ненавистью в глазах смотревший на Карен.
— Куда ты? — спросила она.
— Я должен уйти. Не могу оставаться здесь.
В эту минуту она вдруг поняла, что потеряла его, что его любовь минувшей ночью была тщетной попыткой снова обрести самого себя. Сейчас он стоял перед ней мрачный, недоверчивый, отрицающий, что звонил ей и просил приехать к нему.
— Ты стал каким-то неприступным для меня, — сказала она. — Что я могу сделать, чтобы ты понял меня? Словно не ты, а кто-то другой говорит со мной.
— Я знаю, что делаю, — резко сказал Гиллель. — Лучше, чем когда-либо раньше.
— Если бы только слышал себя, ты понял бы, что болен, безнадежно болен, — сказала Карен. — Ты должен заставить себя не поддаваться своим импульсам. Кори сказал мне, что тебя можно вылечить. Пусть ты не веришь мне, но ему ты веришь?
Ее слова, казалось, подействовали на него.
— Будь терпелива, — сказал он. — Подожди немного — и все будет хорошо. Как раньше.
— Ждать? Чего?
— Я должен избавиться от этого… этого наваждения. Это как наваждение, Карен, и мне от него никуда не уйти. Я ненавижу его, хочу — и не могу стряхнуть с себя. Я должен это сделать, и тогда стану свободен.
Она попятилась от него к окну, и он шагнул следом за ней.
— Раньше я никогда не знал, что значит чувствовать себя принужденным что-то делать. Я всегда был уверен, что поступаю по собственной воле и контролирую ее. Но иногда приходится действовать, даже если не хочешь этого. Я похож на наркомана. Никогда не употреблял их наркотиков, но теперь я будто в наркотическом опьянении. Я твердо знаю, что не мшу больше оставаться здесь, что должен довести до конца то, что не дает мне покоя. Должен!
Карен захлестнула волна нежности и жалости к нему. Но как вернуть Гиллеля? Этого Карен не знала. Был бы он прежним Гиллелем, она прильнула бы к нему, обняла и утешила, она сумела бы даже убедить его остаться с ней. Но ее удерживала эта роковая отчужденность между ними…
— Я… я не могу даже быть с тобой, — сказал Гиллель, уже не помня о минувшей ночи. — Знаю, что не могу. Они изувечили Хаузера.
— Они изувечили Хаузера, а ты — Гиллель Мондоро. Вспомни, всего лишь час назад…
— Я не знаю, не знаю, кто я!
Преодолев страх, она шагнула к нему.
— Не прикасайся ко мне! — отшатнулся он.
И Карен остановилась. Перед ней был безумец. Сейчас, как ником да, ей нужны были советы и помощь Кори. Сама она не знала, как противостоять этому призраку, неуловимому и неприступному.
Внезапно ей пришла мысль, что она нашла, возможно, ключ к том странному и неожиданному отвращению, которое Гиллель теперь испытывает к ней.
— Хаузер был немцем, воспитанным под влиянием фашистов. А я еврейка. Может, поэтому я стала казаться тебе чужой?
Подобие улыбки промелькнуло на его лице.
— И ты тоже еврей, Гиллель Мондоро. Твой дед был раввином.
— Зачем ты говоришь об этом?
Карен приблизилась к Гиллелю, не сводя с него глаз:
— Как бы я хотела, чтобы Бог услышал мою мольбу. Почему меня не научили молиться? Ты ходил в синагогу, помнишь… Йом Кипур?..
Эти слова, кажется, подействовали на него успокоительно.
— Мне бы как следует выспаться, — вяло и невнятно проговорил он. — Тогда голова будет ясная. После хорошего отдыха эти РНК не так сильно действуют на меня.
Он лег на кровать и закрыл глаза. Прислушавшись к его ровному дыханию, Карен поспешила в номер Кори Она застала его сидящим у окна.
— Как ваши дела? — спросил он.
Карен показалось, что ее ответ Кори уже знает заранее.
— Что нам делать? — спросила она и села, бессильно опустив руки на колени. Ее тонкий торс выпрямился и напрягся, как струна. — Он сказал, что должен довести что-то еще до конца. Вдруг он задумал опять куда-то исчезнуть? Что гонит его, Дотторе, чего он хочет? Когда он Хаузер, то становится, по-моему, даже антисемитом и ненавидит меня.