Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— И вы знаете правильный путь?
— Отчасти. Перенос памяти осуществим, но при этом происходит также трансплантация черт характера, ингибиции, фрустрации, ненависти. Мондоро не сумел совладать с депрессиями, которые были привнесены в его сознание и организм искусственно.
— Я убежден, что Мондоро был неудачным хозяином для РНК Хаузера. Вы или я, или кто-нибудь другой, психически более устойчивый, действовали бы иначе. Уверен, что я, например, способен был бы воспринять и усвоить память Хаузера более беспристрастно.
— Я так не думаю. Мы все принуждены были бы делать то, что задумал Хаузер. А он никому и ни за что не хотел выдавать своих
— Какие же?
— Он хотел вернуться в прошлое и начал с Ван Кунгсна. Только тогда Хаузер осознал, что времена изменились и того, что сохранилось в его памяти, он больше не найдет. Его мечта вернуться к жене рухнула. Сын, которого он так любил, оказалось, ненавидит отца. Во время вынужденного пребывания Хаузера в Бойконуре его любовь к родной стране стала, видимо, гипертрофированной. Германия, очищенная от скверны нацизма, в представлении Хаузера была готова принять его как героя, несправедливо осужденного и подвергшегося насилию, героя, который вернулся бы в свое Отечество с одним из величайших открытий атомного века: формулой, позволяющей управлять энергией расщепления водорода — в мирных целях! Но Германия разрушила его иллюзии — как это сделали его жена и сын — в силу обстоятельств и необходимости.
— Вы полагаете, Хаузер сжег свои записки, однако в его памяти это открытие могло бы до сих пор сохраниться?
— Так оно и было.
— В таком случае Мондоро знал ее! Я подозревал даже нечто большее. Но теперь эту формулу знаете вы, Кори!
— Нет, не знаю. Я просил доктора Мондоро и даже настаивал, чтобы он ни о чем подобном мне не сообщал.
— Но почему?
— Инстинкт самосохранения, вероятно. Вы оставите нас в покое, дадите нам спокойно уехать?
Васильев пожал плечами.
Кори помолчал, думая о чем-то своем, и вдруг лицо его просветлело.
— Мы должны найти другой путь, другой подход к переносу памяти, — сказал он. — Прежде всего, необходимо исследовать влияние энзимов, поскольку от них зависят эмоции. При выделении РНК в чистом виде и использовании только селективных молекулярных структур следовало бы как можно больше приблизиться к чистому переносу памяти без примеси индивидуальных особенностей и черт характера донора.
— Вы одержимый человек! — с восхищением глядя на Кори, сказал Васильев. — Вы никогда не признаете какую-нибудь проблему неразрешимой.
— Решение проблем не имеет ничего общего с нашими личными предпочтениями и склонностями. Наука руководствуется своей собственной, движущей ее изнутри логикой и действиями, абсолютно не зависящими от выбора людей и управления с их стороны. Она неудержимо стремится к совершенству и идет от одного достижения к другому, устраняя любое препятствие на своем пути. Ничто не может остановить ее.
Оба они смотрели в ту сторону, где совсем еще недавно за серой пеленой дождя скрывались вершины Альп. Дождь прекратился, и горы теперь четко вырисовывались вдали на фоне ясного неба.
— Наконец-то наступил ясный день, — сказал Васильев.
— Не того ли мы ищем и в науке? — отозвался Кори, не отрывая глаз от цепи горных вершин, покрытых вечными снегами и вдруг представших перед ними во, всем своем великолепии. — Не к тому ли стремимся мы, чтобы рассеялся туман, скрывающий от нас истину, и она явилась бы нам, как ясный день?
Перевел с английского Николай ЧУПЕЕВ
Александр Чернобровкин
НАЕЗД
Я с закрытыми глазами сидел на полу в пустой комнате и делал дыхательные упражнения ци-гун, когда в квартиру позвонили. Настойчиво, по-хозяйски. Единственный человек, имеющий право так требовательно нажимать на кнопку звонка, находился в нескольких километрах отсюда, я четверть часа назад разговаривал с ним по телефону. Тревожное дребезжание еще раз пронеслось по трем комнатам квартиры и затихло в конце длинной и узкой кухни. Я открыл глаза, посчитал до четырех, возвращаясь к суете. Желтое пятно на блекло-зеленых обоях как раз напротив моих глаз постепенно уплотнилось и замерло в более темном контуре — возвращение состоялось.
Я подпрыгнул, встав на ноги, бесшумно босиком подкрался к двери. Опять зазвонили, и оттого, что я стоял рядом, звук показался громче и тревожнее. Тревога была скорее неприятная, чем опасная. И я открыл дверь.
За порогом стояли два милиционера: старший лейтенант лет сорока, полугрозный-полульстивый, как крупная бездомная дворняга, и лейтенант лет тридцати, обладатель светло-русых усов, настолько прямых и длинных, что казались приклеенными. Оба были похожи на бандитов — значит, настоящие мусора. Старший представился:
— Участковый инспектор.
Не дожидаясь приглашения, он вошел в квартиру. Лейтенант шустро проскользнул следом.
— Вы здесь постоянно проживаете? Прописаны? — спросил участковый.
По его физии было видно, что отлично все знает, а вопрос этот — так, для проформы.
— Нет, гощу, — ответил я.
— Предъявите паспорт.
Я захожу в свою комнату, единственную обжитую в квартире, достаю из висящей на гвозде черной джинсовой куртки водительское удостоверение. Получил его, когда учился в институте и был прописан в Москве. Участковый внимательно изучает его, а напарник вертитголовой, разглядывая обстановку в комнате, и ключи на пальце. Разглядывать, в общем-то, нечего: на полу лежит широкий матрац от диван-кровати, застеленный клетчатым, сине-красным, общажным одеялом, кресло с продавленным сидением и тумбочка, на которой стоит моноблок «Сони».
— А теперь паспорт покажите, — говорит участковый, возвращая мне права.
Я понял, что никакие уловки не помогут, кто-то кладанул меня, поэтому подошел к тумбочке и, прикрывая ее собой, достал из верхнего ящичка паспорт. Он в темно-коричневой обложке, сливается по цвету с кобурой, в которой пистолет Макарова. У меня есть разрешение на оружие, но нет желания показывать еще один документ.
Старший лейтенант внимательно изучает первую страницу паспорта, проверяет, вклеена ли вторая фотография, потом долго ищет последний штамп прописки. Штампов этих в моем паспорте десятка два — помотало меня по шестой части суши, избороздил ее вдоль и поперек. Последний поставлен полгода назад в городе Кимры Тверской области. Там у моего шефа работает в милиции кум или сват, не было никаких проблем с получением разрешения на оружие, да и на лапу отстегнули на порядок меньше, чем в Москве.