Искатель приключений. Книга 2
Шрифт:
Взяв за руку молодую женщину и скорее увлекая ее, нежели поддерживая, полицейский быстро повел ее по всем комнатам, с лестницы и через двор. Дверь на улицу оставалась отпертой. Полицейский хлопнул в ладоши. Черкая карета, сопровождаемая четырьмя всадниками, тотчас подъехала. Полицейский отпер дверцу и сказал:
— Садитесь.
Антония повиновалась. Полицейский сел возле нес. Дверца была заперта ключом. Два солдата влезли на запятки — и печальный экипаж, Б сопровождении четырех всадников, с великим шумом покатился по мостовой спящего города. Окна в карете были закрыты подвижными ставнями, и темнота в ней была глубокая, так что пленница решительно не могла иметь никакого сообщения с кем бы то ни было.
Доехали до ворот Парижа — Антония
— По повелению регента — государственных пленников!
Солдаты отдали честь, и карета проехала. Когда стук колес затих на немощеной дороге, полицейский мог расслышать раздирающие душу рыдания пленницы. Он, по-видимому, нисколько не был ими тронут или, по крайней мере, не старался предлагать ей те пошлые утешения, в которых мужчины, несмотря на свои лета и положение в свете, никогда не отказывают женщине молодой, прелестной и находящейся в горести, даже если эта женщина виновна и заслужила свое несчастие. Впрочем — нам кажется, что читатели должны были заметить — полицейский действовал скорее как враг, удовлетворяющий свою ненависть, нежели как агент, только исполняющий поручение.
Около двух часов карета ехала с равной быстротой. В конце этого времени она вдруг остановилась.
— Приехали мы? — пролепетала Антония Верди едва внятным голосом.
— Нет еще… было единственным ответом, которого она добилась.
Карета остановилась, доехав до очень крутой горы, и тотчас же из чащи леса были выведены две лошади в полной упряжи. Это была смена, приготовленная заранее. Лошадей перезаложили, и карета покатилась снова.
XXXIX. Что было говорено в карете между полицейским и пленницей
До сих пор полицейский и пленница не разменялись ни одним словом, за исключением краткого вопроса и отрывистого ответа, приведенных нами выше.
Но вот — пока лошади поднимались шагом на крутую гору, о которой мы говорили — полицейский вдруг так страшно захохотал, что мы можем сравнить его хохот только с сатанинским смехом Мефистофеля в ту минуту, как он погубил душу Маргариты. Услышав этот страшный и зловещий припадок веселости, Антония Верди поняла, что, несмотря на весь испуг, который она уже испытала, в ее душе должно было найтись еще место для нового испуга. Этот инстинктивный ужас, впрочем, почти тотчас же оправдался. Голос, вовсе не походивший на горловое произношение полицейского, голос, заставивший пленницу подпрыгнуть на подушках, вдруг вскричал:
— Кажется, прекрасно сыграно, и если Антонии Верди удалось выиграть первую партию, то я довольно хорошо отыгрался!.. Что об этом думает мадмуазель Люцифер?..
— Кто вы? но кто же вы?.. — пролепетала молодая женщина, спрашивавшая себя, не с ума ли она сошла или бред горячки не возмутил ли ее мозг.
— Как кто я? — отвечал голос. — Вот вопрос вовсе не любезный! Возможно ли, чтобы грациозная и очаровательная Венера не узнала теперь своего возлюбленного супруга, которого она, однако, так хорошо узнала намедни, в кабинете регента?..
— Рауль!.. — вскричала пленница с неописуемым ужасом. — Рауль!.. Ах! я погибла!..
— Да, кажется, так… я должен вам в этом признаться, душа моя… — отвечал Рауль.
— Я не унижусь до того, чтобы упрашивать вас… — отвечала Антония.
— И вы правы… — перебил Рауль.
— Но я могу спросить вас, что вы хотите делать со мною?.. — продолжала молодая женщина.
— Вам очень хочется это знать?..
— А вам разве не хочется мне сказать?..
— Э, Боже мой! вовсе нет… видите ли, я сделаю с вами то же самое, что вы хотели сделать со мной…
— Стало быть, я умру?.. — невольно прошептала Антония.
— Беру в соображение это признание, — сказал Рауль, засмеявшись.
— Убейте же меня сейчас!..
— О нет! — сказал Рауль с горечью, — нет, не сейчас!..
— Я в вашей власти, и вы хотите моей смерти — зачем же ждать?..
— Зачем? Вы меня спрашиваете, зачем? Извольте, я вам отвечу. Мне нужно быть вдовцом, это правда, но время терпит; и до того дня, в который я, обливаясь слезами и с растерзанным сердцем, привяжу себе на левую руку черный креп, до того дня я успею заплатить вам за страшную тоску, за несчетные страдания, которыми обязан вам… Этот долг тяготит меня… я хочу освободиться от него наконец!.. Словом, я сделаюсь вдовцом только тогда, как уплата покажется мне достаточно полной…
— Стало быть, вы хотите меня мучить?..
— Полноте!.. разве вы принимаете меня за палача?.. Верно, душа моя, после нашей разлуки вы жили в очень дурном обществе, если набрались подобных идей!.. Мучить вас?.. Фи!.. Я предоставлю вам самим страдать, вот и все… а это совсем другое дело!.. Что же прикажете? у меня нет, как у вас или как у регента, Бастилии к моим услугам, но я заменю ее как могу… впрочем, вы это увидите… Не все могут делать вещи в широком размере… надо сообразовываться со своими силами… Притом ведь вы знаете эту старую пословицу: кто делает то, что может, тот исполняет свой долг!..
Рауль замолчал. Антония усиливалась преодолеть безграничный ужас, внушаемый ей холодными насмешками Рауля, под которыми так мало скрывались планы неумолимого мщения. Она не лгала, когда говорила, что хотела бы умереть сейчас же: она хорошо понимала, что ничем в мире не обезоружит Рауля и что он приготовлял ей будущность хуже самой смерти. Наступило продолжительное молчание. Потом кавалер де ла Транблэ заговорил, но тоном совсем не похожим на тот, которым говорил до сих пор, а тоном суровым, печальным, почти торжественным:
— Вы считали себя слишком могущественной, и, как это часто случается с людьми, которые считают себя сильными, а между тем вовсе не сильны, вы поступили очень неблагоразумно!.. Разве я искал вас?.. Разве я помнил о вашем существовании?.. Разве я не забыл мою любовь, которую вы затоптали ногами, мое счастие, которое вы отравили, мою будущность, которую вы постарались погубить?.. У меня была в сердце другая любовь… Я приобрел другое счастие… Я составил себе другую будущность… Я наслаждался всем этим, не думая — о вас, преступной и убежавшей супруге… бесстыдной искательнице приключений!.. Повторяю вам, вы так мало занимали места в моей жизни, что я не сохранял даже к вам ни ненависти, ни презрения, и если бы мне пришлось нечаянно встретиться с вами, я постарался бы не узнать вас. Как вдруг вы бросились на мою дорогу… вы захотели мне препятствовать, сделались моей соперницей, моим врагом… вы напали на меня!.. Этого было уже слишком много, не правда ли?.. и вы бы должны были это понять… Однако ж вы нашли, что этого мало! Не довольствуясь тем, что вы напали на меня, вы вздумали еще преследовать ангела непорочности и любви… самое восхитительное воплощение целомудрия, доброты, преданности, всех благородных женских добродетелей!.. Вы отправляетесь к этому ангелу, гнусная и вероломная женщина! вы открываете ей, что человек, которого она любит со всей горячностью первой и единственной любви, лжец и злодей, что он низко обманул ее, что она не имеет права носить имя, которое принадлежало уже другой! Вы это сделали!.. Через вас этот ангел плакал!.. через вас этот ангел страдал!.. через вас этот ангел желал умереть!.. Вы должны заплатить мне за эти слезы!.. вы должны заплатить мне за эти горести!.. вы должны заплатить мне за эту медленную агонию, прерванную при последнем часе только одним чудом! Я клянусь вам, я не знаю, как вы расплатитесь по этому страшному счету, потому что вся кровь из ваших жил, проливаемая капля по капле, не будет стоить для меня одной слезы Жанны де Шанбар!.. Вы видите, что я был прав, говоря вам сейчас: вы поступали очень неблагоразумно! Но теперь, поверьте мне, если негодование и душит меня, то гнев не ослепляет. Если вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание, чего я не знаю и что могло бы уменьшить ваши преступления, говорите — я слушаю вас…