Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Что же мне еще рассказывать вам, кэптен? Вы или верите мне, или уже нет; слова могут прибавить немного!
Да, на рассвете следующего дня «Зета» у самого берега погрузилась в воду. Сербы доверились недрам своей страны.
Никогда не забуду животного страха, охватившего меня, когда электромоторы были включены и мы двинулись вперед. Великий бог, куда?..
Мне трудно рассказывать дальше, кэптен… Мы следили время по часам, но у нас не было ни дня, ни ночи, — и разве я могу сказать, сколько суток прошло? Сегодня двадцатое? Ну, значит, мы плыли неделю.
Лодка почти все время двигалась на поверхности воды, но если бы вы видели этот мрак! Он был страшным, подавляющим… Один раз, когда мы отдыхали, я вышел наверх, и мне пришла в голову шальная мысль: погасить прожектор, освещавший недвижные скалы и скользкую безмолвную воду. Погасить — и посмотреть, как это выглядит. Тотчас же я вскрикнул и снова включил свет: мне показалось, что я умер, — какая тьма, какая страшная тьма! Сербы все семь дней говорили между собой шепотом. Вайолт держалась молодцом, но во сне и она бредила солнцем и жалобно звала: «Мэмми! Мэмми!» Только Старик был спокоен и счастлив, ему все было нипочем. Без карт, без записей он вел нас все дальше и дальше в глубь своего страшного царства; и каждый раз, как в этой первозданной пустыне, при разветвлении двух потоков возникал в прожекторном свете его условный знак — круг с точкой в центре и цифра, я испытывал стремление опять опуститься перед ним на колени. Ведь он уже был здесь! Вам случалось когда-либо стоять так, часами, касаясь локтем гения и героя? Нет? Пойдите попробуйте, кэптен! Тогда вы поймете меня…
День проходил за днем, а мы плыли… Он (мы все стали его звать так: «он», как бога), он чувствовал нашу слабость: ведь мы боялись.
— Час спустя, Баллард, — говорил он мне то и дело, — мы дойдем до знака «731». Я нарисовал его на зеленоватой колонке, справа по ходу.
Или:
— Сегодня к полдню мы выберемся к месту, где справа, не так далеко, ревет водопад, низвергающийся в бездонную пучину. Скажите девочке — пусть она вслушивается в его шум.
И когда до нас в глубоком молчании бездны вдруг начинал доноситься издалека странный, медленно нарастающий звук, нас охватывало благоговейное преклонение и перед наукой, и перед этим спокойным, некрасивым человеком, и перед той страной, из которой он вышел и в которую он нас теперь вел. Мы переглядывались. Мы улыбались.
Было многое, очень многое, кэптен, чего я не могу еще вспомнить сейчас, может быть, потом, позднее… У меня в голове обрывки, пестрая смесь из чудовищной темноты, долгих, долгих разговоров вполголоса, легких и робких прикосновений Вайолт, призрачных картин, выхваченных из тьмы (о, эта невыразимая тьма! Я теперь до дня смерти моей буду спать, не гася лампы!) бледной рукой прожектора.
Я сказал уже: лодка почти все время плыла над водой. Были только два случая, когда понадобилось погружение: при выходе из озера Далеких Надежд, и — самое опасное — где-то ниже этого озера, когда мы огибали Шумящую Стремнину. Здесь нам пришлось, минуя скалистый порог, уйти минут на двадцать пять почти на двадцать два метра в глубину. В отсеки «Зеты» тотчас стала просачиваться вода, но мы теперь были уже близки к цели.
Было там странное место, где у нас отказали все электроприборы. Он дремал в это время у руля, но вскочил как уколотый.
— Внимание! Все механизмы выключить! — крикнул он.
Я и не предполагал, что у него может быть такой могучий, звучный голос.
Потом он разъяснил мне: там поблизости залегает большое месторождение неизвестной породы, создающей вокруг себя мощное электрическое поле. Все приборы выходят из строя тотчас же.
Часа три мы плыли по течению реки.
После этого, кажется, я и спросил его вскользь:
— А золото? Нет ли тут золота, мистер Саосерски?
Он посмотрел на меня сверху вниз, как на ребенка, как на лилипута, как на растение, черт возьми!
— Золото? — переспросил он. — Смешной человечек! Тут есть вещи подороже золота, Баллард!.. Я знаю выход угля — не здесь, ближе к западу: там обнажается пласт в сто метров толщиной. Железо, редкие металлы… Человечеству будет открыта дверь в сокровищницу, какой оно еще не видело доныне…
Так сказал он… Но, кэптен, я устал немного… Я бы хотел закурить, если позволите… Не скрывайте от меня правды — я хочу знать: что с ними? Где он? Где Хризич?.. Где Вайолт? Вы знаете, теперь я уж не смогу жить без нее… Эта тьма обручила нас навеки. Так что будь что будет!..
Я буду краток. Да и что может еще рассказать вам Тэдди Баллард, сын стюарда, простой солдат старой Англии? Ничего…
Наступил последний день. Он предупредил нас, что мы у цели. Невозможно забыть, как радовались этому сербы…
А потом была дана команда: «К погружению!» И заработали моторы. Был миг, когда мне почудилось, что я сплю, что все это неправда…
Потом, кэптен, — мне жаль, что вы этого не испытали, — потом мы увидели первый луч света — дневного света!.. Он проник не прямо в лодку — он прошел сквозь стекла перископа. Но ведь это был все же свет, свет, свет!..
Хризич уже отдраивал герметический люк. Старик… Мне кажется, он хотел нас призвать к осторожности, но не успел: а может быть, он и не захотел этого… Он сам, думаю я, не выдержал такого счастья.
Мы все вдруг высыпали на палубу лодки. На миг, на несколько минут мы увидели крутые берега реки, дым от пожара на ее правом берегу, низкие серые облака впереди, голубой просвет слева. Я хотел крикнуть «ура!»… Я судорожно сжал руку Вайолт… Я успел еще обернуться к нему. Он стоял без шапки на палубе, сильно дыша. Ветер играл его седыми волосами. Его некрасивое лицо было прекрасно, незабываемо прекрасно. Перед ним сразу открылась родина, свобода, великая честь и слава. Он поднял руку, чтобы сказать что-то нам. Но в эту секунду громыхнул взрыв.
Я увидел черно-белый фонтан воды и дыма прямо перед собою.
Берег точно перекувырнулся надо мной. Черная тьма, тьма подземелий, плеснула на меня опять. В нестерпимом ужасе я заметался перед ней, вскрикнул и очнулся.
Надо мной наклонилась сестра в белой косынке. Ваша сестра. Врач держал мою руку и считал пульс.
«Ах вот что! Значит, все это бред? — подумалось мне. — Значит, меня просто сбили над Адриатикой и спасли там, в море. Значит, ничего этого не было?..»
Ну вот! Я все вам сказал, кэптен. Теперь, умоляю вас, скажите мне: что с ним? Где он? Где Вайолт? Где сербы? Или это был только бред, только сумасшедшие видения в мозгу авиационного стрелка, сбитого врагами в бою над Адриатикой?
Осенью 1944 года мне довелось быть на Дунае. В штабе одного из соединений флота я ждал возможности отправиться на корабли «энской речной флотилии». Дело, однако, затягивалось, я нетерпеливо бродил по городку, в котором штаб был «дислоцирован», а когда и это времяпрепровождение было исчерпано, заходил в библиотеки — иногда политотдельскую, иногда — гражданскую.
Во всех библиотеках мира есть Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона. Его восьмидесяти с лишним томов хватит на любое ожидание. Я проводил время между «Голубым» Дунаем и брокгаузовской Энциклопедией. Кроме того, я ежедневно, как и полагается военному корреспонденту, «нападал» на матросов и командиров, прибывавших в штаб с передовой и изнурял их бесконечными расспросами. В большинстве случаев, они охотно рассказывали мне всякую фронтовую всячину. Среди этих рассказов попадались и правдивые, как сама жизнь, и чересчур хорошо построенные, чтобы им можно было до конца поверить, и просто явно охотничьи. Приходилось отбирать и сортировать их, руководствуясь собственными чутьем и опытом. Таким образом, тогда я был подвержен воздействию трех разноплановых факторов: Дунай, Энциклопедия и рассказы моряков. Эти три фактора и привели к написанию «Плавания «Зеты».