Искатель. 1977. Выпуск №1
Шрифт:
Наконец белковый поднялся, его тело вытянулось и напряглось, словно струна. Казалось, он влип в скальную стену, в которую неунимающийся ураган продолжал швырять пригоршни колючего песка.
Несколько осторожных, ювелирно точных движений — и Тобор оторвался от земли и двинулся вверх по стене.
Теперь главную опасность представлял для него ветер, направление и силу которого в каждый последующий миг предугадать было невозможно.
Это было в высшей степени опасное предприятие: Тобора могло погубить одно-единственное неверное движение. Для него, не защищенного обычным панцирем и полем, падение на алмазные шипы означало мгновенную смерть. Белковый,
— А вы говорите — Тобор осторожничает, — бросил Петрашевский, обращаясь к альпинисту.
— Но какова память! — восхищенно воскликнул на весь зал альпинист. — Он запомнил каждое движение, которое я хоть раз показал ему.
— Не память, батенька, а запоминающее устройство, — буркнул Аким Ксенофонтович, наблюдая замедленные движения щупалец Тобора.
«Похоже, меня поразила та же болезнь, что и Тобора, — подумал Суровцев, преодолевая подступающую дремоту. — Сонная одурь какая-то…»
В попытке сосредоточиться он на несколько секунд прикрыл глаза, представил себе осеннюю тайгу, широко раскинувшуюся там, за куполом сферозала.
Открыв глаза, Суровцев увидел, что Тобор достиг верхушки стены.
Полоса острых шипов по другую сторону стены была построена с таким расчетом, что белковый мог перескочить через нее, лишь напрягши до предела все без исключения мышцы.
В чем-чем, а уж в прыжках своего воспитанника Суровцев был уверен. Этот вид перемещения в пространстве был отработан на учебных полигонах института, как говорится, на совесть.
…В том, что прыжки — вовсе не такая простая штука, как кажется на первый взгляд, молодой специалист Иван Суровцев убедился довольно скоро. Выяснилось, что нет на свете хитрее такой вещи, как научить прыгать разумную белковую систему, которая слушается тебя с первого раза. Нет, не просто прыгать — правильно прыгать. Ну хорошо. А что же это значит — правильно прыгать?..
Весь опыт прыгающих земных существ пришлось пустить в ход. Весь — от тушканчкка до кенгуру. В ИСС изучали строение волокон их мышц, угол прыжка, стартовую скорость, дальность полета — да мало ли что еще!
В те времена, когда Тобора учили прыгать, первое место на стеллажах институтских лабораторий занимали бесчисленные рулоны пленок. На километрах лент были запечатлены разнообразные существа, либо распластавшиеся в прыжке, либо готовящиеся к нему, либо уже приземлившиеся…
Суровцев, как и его коллеги, часто задумывался над утраченным секретом античных стадионов, тайной сверхдальнего прыжка, которой владели тогдашние легкоатлеты.
…Прилетев в первый раз в Грецию (потом-то он бывал здесь не раз, бесплодно пытаясь раскрыть мучившую не его одного тайну), Иван Суровцев долго стоял перед мраморной плитой, потемневшей от времени. Плита оливкого цвета как бы обуглилась по краям, мелкие трещины разбежались по ее поверхности, словно морщины на старушечьем лице.
Снова и снова перечитывал Иван надпись на плите, которая гласила, что достославный Фаилл во время оно прыгнул в длину ни много ни мало на шестнадцать метров…
«Мы говорим о прогрессе в спорте, — подумал тогда Суровцев, тщательно переписывая в записную книжку надпись, выбитую на плите. — Но вот прошло несколько тысячелетий, и во второй половине двадцатого века (нашей, разумеется, эры!) во время Олимпиады в Мехико Р.Бимон пролетел примерно вдвое меньше. И что же? Его прыжок был объявлен фантастическим спортивным постижением — да так оно и было. Так о каком же прогрессе в спорте может идти речь?!»
Потом Иван долго бродил среди развалин, по территории древней Олимпии, которую Высший Совет Земли объявил заповедной зоной.
Кое-что, в соответствии с древними документами, было реставрировано.
Вновь бурлил многоводный Алфей, долина которого и явилась колыбелью Олимпийских игр эллинов. Вокруг громоздились горы и холмы, сглаженные временем.
Суровцев перешел по бревнышку через русло высохшего ручья и по еле приметной тропке поднялся на гору. Нещадно палило солнце, пахло полынью, мятой, по обе стороны тропинки самозабвенно стрекотали цикады. «Сколько же тысяч ног прошло по этой каменистой почве?» — подумал Иван, вытирая лоб. Ему показалось, что здесь, на земле Эллады, явственнее, чем в любой другой точке Земли, ощущаешь преемственность поколений… Только, увы, не полную. Кое-что на этом поступательном пути теряется — и, быть может, безвозвратно.
На вершине Суровцев остановился. Отсюда хорошо был виден окаймленный кустарником храм Геры, супруги Зевса, который недавно восстановили. Близ этого храма проходили Героиды — женские спортивные игры, подобные Олимпиадам.
За храмом Геры выстроилось в ряд несколько строений — каждое на свой лад. Портики, арки, колоннады… Каждый независимый город Древней Эллады почитал за честь выстроить здесь собственное здание, в котором хранились богатые дары Олимпии.
Немало пришлось повозиться реставраторам с портиком Эхо. Древние не ведали усилителей и микрофона: глашатай объявлял победителей в этом портике, и хитрое эхо семикратно повторяло их имена. Не так лп некогда прозвучало здесь и имя Фаилла, секрет прыжка которого Суровцев пытается ныне раскрыть, чтобы подарить его Тобору?..
Нет, секрет этот так и не удалось раскрыть, хотя несколько раз казалось, что решение вот-вот отыщется. Но поиск не пропал даром — ученые Зеленого городка кое в чем обогатились.
И уж, во всяком случае, все, что знали они о технике прыжка, было тщательно привито Тобору.
…Итак — финальные испытания, Тобор на верхушке каменной стены, у подножия — ощетинившиеся стрелы шипов.
Глядя на экран, Суровцев перенесся из долины Алфея в нынешний день.
Тобор сжимается, словно стальная струна, и прыгает. Все вроде бы правильно — Суровцев готов голову дать на отсечение: и стартовый угол, и волчок, и наклон тела перед прыжком. И однако, еще когда Тобор находился в воздухе, Суровцев понял, что сейчас произойдет.
Нет, это не прыжок Фаилла!
Тобор не сумел перескочить «шкуру дикобраза», и щупальце его напоролось на шип.
Суровцев чуть не вскрикнул, представив себе, какую боль испытывает сейчас его воспитанник. Ведь отключить болевые ощущения, чтобы избавиться от них, Тобор не имел права. Без боли сложная белковая система вообще не могла бы существовать: боль — это сигнал из определенного участка тела, что там не все благополучно. Воль в данном случае — регулятор обратной связи, без которой нет жизни…
Коновницын огорченно крякнул.
— Бедняга Тобор… — только и произнес Аким Ксенофонтович, глядя на белкового, который, подволакивая щупальце, продолжал путь.
Каждый понимал, что теперь, после травмы, положение еще более осложнилось — теперь судьба всего экзамена могла быть поставлена под угрозу.,
Между тем, преодолев кое-как участок ураганов и бурь, Тобор нырнул в Трехмерный Лабиринт. Здесь его поджидали препятствия другого рода, требующие не столько силы и ловкости, сколько напряженной до предела работы мозга.