Искажение[СИ, роман в двух книгах]

Тихо-тихо,

на самой грани слышимости, будто бы где-то совсем далеко, лязгнул замок входной двери, потянуло легким сквознячком и уличной холодной дождевой сыростью из приоткрытой форточки. И будто подтверждая, что ни лязг замка, ни сквозняк не померещились, гулко, на всю квартиру ударила о металлическую притолоку закрываемая дверь. И вслед за гулким ударом, чуть слышно лязгнул замок.

По старому, рассохшемуся и затертому паркету застучали острые каблучки, и на пороге кухни возникла Анька: в короткой кожанке поверх какой-то бесформенной сероватой футболки, в очень короткой юбчонке, на любимых своих высоченных каблучищах. Короткие черные волосы на голове девушки были чуть влажными и топорщились в разные стороны, как иголки испуганного ёжика.

С натуженным вздохом Анька приподняла принесенный с собой большой пластиковый пакет и, облегченно выдохнув, поставила, почти бросила, его на трехногий стул возле широкого стола, застеленного неизменной, казалось, присохшей к нему намертво клеенкой. За столом, натуральной статуей, со стаканом в поднятой руке и совершенно пьяными глазами, застыл мужчина лет сорока, длинноволосый, с многочисленными серебряными нитями в густых черных волосах, в одежде застрявший где-то между домом и улицей: спортивные брюки были явно предназначены для домашнего обихода, как и старая тельняшка, а вот наброшенная на плечи куртка-косуха и остроносые ботинки на каблуках, украшенные многочисленными заклепками и цепочками, выглядывающие из-под стола, никак в домашний уют не вписывались.

— Всё водку жрешь, Дракон? — привычно спросила Анька, начиная извлекать из принесенного пакета и расставлять на столе консервные банки, сверток буженины в промасленной бумаге, упаковку сливочного масла, бумажный пакетик с какими-то овощами.

Тот, кого назвали Драконом, будто ожил от такого поименования, продолжил движение руки со стаканом ко рту, резко вылил в себя содержимое и, после секундной задержки дыхания, оттолкнув от себя стакан, прихватил банку с маринованными огурчиками и отхлебнул рассол. Утробно крякнув после глотка, Дракон чуть пафосно утешил Аньку:

— Унылая! Пора… как же я могу без тебя пить водку? это спирт… А для тебя там еще коньяк остался… — и он сделал широкий жест в сторону холодильника, при этом чудом удержавшись на своем стуле, так его повело от выпитого.

— Может, ты еще и пиво на утро заготовил? — подозрительно спросила Анька, усаживаясь, наконец-то, за стол и доставая из кармана свои сигареты.

— И пиво там есть, — согласно кивнул Дракон, — я же не зверь какой, что б тебя без пива с утра оставлять, да и не пью я его, пиво это… возраст, понимаешь, не тот…

Не объясняя девушке, в чем же заключается мистическая связь между его возрастом и отказом от потребления пива, Дракон восстановил равновесие, нашарил на столе зажигалку и галантно дал прикурить

Аньке, потом и сам закурил, достав из яркой желтой коробки, лежавшей на углу стола, папиросу с длинным мундштуком и удивительно ароматным табаком.

— Ну, и чего ждешь? — спросила Анька, выдохнув клуб дыма. — Наливай, что ли…

— Дай хоть докурю… — начал было говорить Дракон, но тут же пьяно махнул рукой и, передвинув в угол рта мундштук папиросы, полез в холодильник, выставляя оттуда на стол объемистую, побольше пол-литра, бутылку коньяка, целый лимон и завернутый в пищевую пленку кусок сыра.

Своими действиями Дракон не дал спокойно покурить и Аньке, той пришлось, отложив сигарету в пепельницу, вставать за ножом и разделочной доской, усердно нарезать и лимон, сыр, и только что принесенную в дом буженину, доставать себе такой же, как у собутыльника, хрустальный стакан.

Все это время Дракон преспокойно, даже с каким-то сладким выражением лица, жевал клюкву, насыпанную в большую суповую миску. Но, увидев, как Анька самостоятельно наполняет свой стакан коньяком, по меньшей мере, на три четверти, спохватился, кинул остатки папиросы в пепельницу и набулькал себе из большой, полуторалитровой пластиковой бутылки полстакана спирта.

— Вздрогнули! — сказал он, звонко чокаясь хрусталем…

Холодный коньяк скользнул в горло обжигающим и вкусным комом, очищая рот от сигаретного дыма, оставив на нёбе послевкусие, и растекся по всему телу, снимая дневную усталость, промозглость осеннего вечера, разгоняя кровь, поднимая испорченное настроение, наполняя неожиданно возникшим желанием…

… - Ну, вы, соседи, хоть бы дверь закрывали, когда начинаете, — проговорил, заходя на кухню, высокий молодой парень по имени Володька, живущий в квартире напротив и изредка присоединяющийся к застолью Аньки и Дракона.

— А ты бы посмотрел, да и вышел тихонько, как интеллигентный человек, — откликнулась на его замечание Анька.

Она подняла голову на звук шагов и теперь рассматривала соседа маслянистым взглядом своих пронзительно-хмельных серых глаз, полным похоти и получаемого удовольствия. Володька, поймав ее взгляд, даже закряхтел от накатившего желания и бесстыдного поведения Аньки. Она сидела на коленях своего мужчины, спиной к нему, распахнутая курточка едва держалась на ее плечах, футболка задралась под горлышко, юбчонка тоже ничего уже не прикрывала… и, вдобавок, на столе, между суповой тарелкой с клюквой и блюдом с сыром, лимоном и остатками буженины лежали скомканные беленькие трусики…

— Да я бы и вышел, — отозвался Володька, нервно наблюдая, как меланхолично движутся по маленьким, крепким грудкам Аньки пальцы Дракона, — если б мне Лешка не пообещал кой-чего… а мне сейчас как раз и надо…

— А то и присоединился бы к нам, — продолжила свою речь Анька, не обращая внимания на слова Володьки, — хотя, нет… ты же еще совсем трезвый…

Она внимательно поглядела в глаза парня, и тот невольно съежился, стараясь занять как можно меньше места у дверей в кухню. Его уже не первый раз, то в шутку, то всерьез, приглашали составить компанию в интимных развлечениях, но ни трезвым, ни пьяным Володька на групповуху не соглашался. "Блюдет невинность", — со смехом говорила Анька.