Искривлённое пространство
Шрифт:
– А почему ты работаешь не в институте?
– В каком институте?
– усмехнувшись, спросила Гиата, приоткрыла дверцу в стене и ждала, пока выбежит еще одна ника.
– Но ты работаешь где-то?
– Я работаю дома, Антон. И ни с каким институтом свою судьбу и творческую энергию связывать не желаю. Я привыкла всегда чувствовать себя абсолютно свободной. Во всем!
– Может, ты и училась дома, по индивидуальной программе?
– Совершенно верно, - произнесла Гиата и подхватила вторую нику за лапки, поднесла к ее мордочке шланг со струящимся
Гиата привычным движением опустила нику на доску, взяла нож, продолжая говорить с Антоном:
– Вполне возможно, что мы станем соседями, если мне выделят лабораторию в твоем доме... Она была старой?
Головка ники отделилась от тельца.
– Кто?
– Та женщина, которая сгорела.
– Да, она была старой.
– А почему она сгорела?
– Не знаю. Может, заснула с сигаретой?
– А-а, она курила. Хочешь закурить, Антон?
Гиата взяла маленькую ложечку и начала выбирать мозг из головки первой ники.
– Нет, я не курю. Когда-то курил, но бросил.
– А почему ты бросил курить?
– А ты куришь?
– Нет, - ответила Гиата, постукивая ложечкой о край металлического стаканчика, стряхивая остатки мозга.
– Я не курю. Не нравится. Но иногда могу. Иногда даже вкус нахожу в этом.
Она еще раз зачерпнула ложечкой.
– Ты рад, что мы будем соседями?
Сухов промолчал, лишь удивленно посмотрел на Гиату.
– Симпатичные эти существа, правда?
– спросила растроганно и, не ожидая ответа Сухова, продолжила: - Они такие кроткие, такие чистюли. И мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, - она протянула Антону ложечку с мозгом.
Сухов отшатнулся.
– Зачем тебе все это?
– Я говорила - об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для приготовления одного препарата.
– Понятно...
– сказал наобум, лишь бы ответить что-то.
– У тебя красивая жена?
– Что-о?
– Спрашиваю, красивая ли твоя жена?
Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.
– Ты ее любишь?
Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой платок и вытер лоб, щеки.
– Самое время поговорить о моей жене...
– А почему бы и не поговорить? Мне интересно... Ты любишь детей?
– Да, - скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел к Гиате.
– Детей вообще или только своих?
– По-твоему, это существенное разделение?
– отделался встречным вопросом.
– Существенное, - сказала Гиата.
– Мне просто интересно, что в тебе доминирует - индивидуальные или общественные чувства.
– Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это нужно.
– Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон?
– И она стряхнула следующую порцию мозга в стаканчик.
– Они такие смирные, безобидные, ты просто не понимаешь, ты - сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу, ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью... А она так прекрасна...
Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и вдруг спросила:
– Антон, ты счастлив?
– ...
– Почему ты не отвечаешь?
– Она улыбнулась так непосредственно, так мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую к горлу.
– Да, безусловно, я очень счастлив... Но, знаешь...
– и как я мог забыть, - я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты, Гиата, - попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.
"Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума схожу... Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!"
– Ты хочешь уйти?
"Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет. Мы будем соседями... О боже!"
– Да, меня ждут... Ты уж прости, Гиата.
Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.
8
Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в
мире все задумано вечным - и люди, и птицы, и деревья...
Я знаю - это не так, но порою кажется, что люди гибнут
только потому, что лишают жизни других.
Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные законы существования. Считал до тысячи... Проглотил три таблетки транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.
"Еще минута-вторая - и я усну. Должен же я все-таки заснуть!"
Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого казался Сухову еще более мерзким и коварным.
"Кто она, эта женщина? Неужели просто-напросто больная? Вроде бы нет. Что ей нужно от меня? Нет сомнений: она упорно добивается чего-то. Взять, к примеру, наше странное знакомство, когда Серафим, вундеркинд - от горшка два вершка, - заставил, буквально заставил непонятным образом, зайти в гости к Гиате... Причудливый ряд не менее причудливых событий. И почему я потом не видел Серафима? Да и сама Гиата довольно странно относится к нему - сын ли он ей? Если нет, то кто же тогда?"