Искушение святой троицы
Шрифт:
— Э…э, — сказал Дима, неловко улыбаясь, — а, слушайте, может, у нас телефоны просто разрядились?
— Да не, куда разрядились, — пробормотал Слава, — я сегодня утром его заряжал. Если, конечно, это было сегодня утром…
— Это все потому, что дерьмовые у вас телефоны, — заявил Леша и, вдруг вспомнив что-то, нервно хлопнул себя по коленке. — Блин, маманька там, наверное, вешается уже… бля-я, там такой щас бардак, я представляю… Че делать, не знаю вообще ни разу. Хоть бы, гниды ползучие, у вас телефоны работали! Напокупали, бл…, всякого дерьма, которое не работает ни разу! Че делать-то? Че делать?
— Да… это ни при чем здесь, я же говорю, — с досадой отозвался Слава, — я утром трубку заряжал. Тут атмосфера просто какая-то глючная. Ничего не работает. Все из-за тебя, конечно. А че делать, я не знаю.
— Да, Лехины родители всех построят, — усмехнулся Дима, — это мы со Славиком по себе знаем. Наверное, уже всех подключили к поискам!
— Да, — сказал Слава, — и милицию, и полицию, и ОМОН, и моих родителей, и твоих родителей! Блин! Слушайте, ведь на самом деле они сразу моим начнут звонить. Блин. Уже, наверное, звонят. Там щас у меня тоже паника будет. Да чего будет — наверное, паника уже идет полным ходом. Хотя, а чего? — спохватился он. — Нас дома-то нет всего несколько часов. В принципе, думаю, никто еще не должен хватиться.
Ребята еще немного пообсуждали своих родителей и друзей, в результате чего Леша все же порядочно приуныл. Это выразилось в его неожиданной решимости немедленно идти по коридору до победного конца или погибнуть. Последнего, впрочем, с ним не должно было случиться ни при каких обстоятельствах, в чем Дима и Слава были совершенно уверены.
— Пошли, гниды ползучие, живо! — в злобном воодушевлении орал Леша. — Нечего рассиживать!
Лешин голый торс и грязное окровавленное лицо выглядели до крайности нелепо; Слава особенно хорошо чувствовал абсурдность Лешиной внешности, потому что весь ворох невероятных и необъяснимых событий скопом обрушился на него, и от этого в голове стоял какой-то шум, который мешал ему сосредоточиться, отчего окружающая реальность стала восприниматься еще страннее, чем была на самом деле. Слава смотрел на беснующегося Лешу и думал о том, как глупо тот выглядит. Полуголый Леша навис над Славой и вопил, что надо идти, и что если Слава и Дима не пойдут сейчас же за ним, то он их немедленно убьет. Слава и Дима, однако, давно привыкли к Лешиным угрозам; они не воспринимали их всерьез даже тогда, когда он говорил вполне серьезно. Тем не менее, они знали, что Лешины эскапады могут перерасти в нешуточную ярость, если его вовремя не утихомирить. Поэтому они послушно поднялись.
Коридор, как и следовало ожидать, нисколько не изменялся и сохранял свое монотонное однообразие. Унылый серый прямоугольник все так же тянулся в непостижимую глубь. Его одинаковость была столь пугающе скучна, что нам совершенно нечего добавить к тому, что уже было сказано в этой связи. Леша, не оборачиваясь, шествовал в авангарде, за ним, заметно отставая, семенил Слава, Дима держался позади в некотором отдалении, рассеянно оглядываясь по сторонам. Хорошее настроение придало ему уверенности в своих силах, но эта уверенность привела только к тому, что он раньше времени расслабился и стал благодушествовать, хотя подобное поведение было бы более уместным только тогда, когда опасность окончательно миновала. Леша, подстегиваемый мыслью о родителях, неустанно шагал в авангарде, высматривая, не покажется ли впереди что-нибудь, похожее на поворот, или окно, или дверь, или тупик. Леша боялся вновь испугаться бесконечности коридора и пытался отвлечь себя решительными действиями. Слава ничего не боялся и ничего не хотел. В мозгу у него шумело, перед глазами вспыхивали какие-то огоньки и голова кружилась: сказывались голод и нервное переутомление. Он шел, уставив тупой взгляд в пол и страшась смотреть вперед, потому что знал, что впереди маячит один лишь бесконечно сужающийся четырехугольник, видеть который у него не было никакого желания.
Они шли не менее двух часов. Точную длительность перехода и даже время суток определить было невозможно, так как ни у кого из ребят не было часов; они были только в сотовом телефоне Димы, который не работал.
У Славы заплетались ноги. Они стали какими-то ватными, как и все остальное тело, каждое движение требовало почти неимоверных усилий, и дыхание стало шумным и тяжелым. Слава раньше никогда не подумал бы, что он способен идти так долго без остановки, но его, наверное, подталкивало вперед какое-то нехорошее предчувствие, причем он сам нисколько не ощущал тревоги, потому что она была вытеснена смертельной усталостью, но эту тревогу, как будто, чувствовало самое его тело. Славе было плохо, он хотел остановиться и присесть, но почему-то послушно шел все дальше. Дима сильно отстал. Он отрешенно шел за ребятами, словно задумчивый пьяница, и по-прежнему осматривал стены. Голод уже давно подтачивал силы друзей, но, чтобы их восстановить, нужен был отдых, отдыхая же, они теряли время, и силы вместе с ним. Лешина белая широкая спина маячила впереди. Слава воззвал было к нему, умоляя остановиться, но Леша на этот раз оказался непреклонен.
— Суки! — орал он, оборачивая к друзьям злое перекошенное лицо. — Шевелите поршнями! Хер я вас буду ждать! Быстрее, вашу мать!
Жалобы Славы быстро лишили Лешу остатков боевого настроя; он стал яростно ругаться. Голод скручивал и его желудок, поэтому ему стало страшно: а что, если он умрет голодной смертью, не сумев выбраться из коридора? Вкупе с безрадостными мыслями о сходящих с ума родителях это подстегнуло его. В исступлении он прибавил ходу, да так, что Славе и Диме пришлось перейти на бег, чтобы за ним угнаться. Слава не выдержал первым. Он чувствовал смертельную усталость. Сердце его ныло, он задыхался. В отчаянии он остановился совсем.
— Нет, все, кирдык, — почти прорыдал он, — я не могу больше. Идите, куда хотите, без меня.
Он сел или, скорее, повалился на пол, спиной к стене, и закрыл глаза. Он уже много раз сидел спиной к стене, и она была все такой же холодной и шершавой. Стена надоела ему настолько, что не принесла ожидаемого комфорта, а только вызвала новый приступ отчаяния. Слава дошел уже до того, что даже такая мелочь могла лишить его мужества. Диме пришлось звать Лешу, который успел уйти довольно далеко. Леша на мгновение обернулся, выражение его лица нельзя было разглядеть. Затем он отвернулся и пошел дальше, даже не подумав остановиться. Но еще через минуту он убедился, что никто не идет за ним следом, развернулся и пошел назад, по мере приближения корча такие страшные рожи и так выразительно жестикулируя, что Слава, вздрогнув, сделал было попытку привстать, но потом опомнился.
— Да пошел ты, — сказал он злобно.
Подошедший Леша обрушил на друзей поток ругательств, но на этот раз перешел на самый унизительно-ироничный тон, на какой был способен.
— Вы чего, бл…, - с жалостью спросил он, гнусно осклабившись, — уста-али, бл…? Дети, бл…, малые! Х…ли ты тут сидишь, бл…? Сдох уже, что ли?
В следующее мгновение, радикально переменив регистр, он заорал:
— Давай, пошли, суки, живо, я сказал!
Наклонившись, он зверски дернул Славу за руку, но тот так резко вырвался, что освобожденная рука ударилась о стену. Лицо Славы исказилось, а глаза почернели и стали страшными.
— Пошел к такой-то матери, — сказал он, едва сдерживая рыдание, но так холодно и злобно, что даже соблюдавшему нейтралитет Диме стало не по себе, — я буду отдыхать. А ты можешь хоть усраться.
Дима растерянно наблюдал за перепалкой. Он собирался уже вмешаться, но Леша, встретившись с неожиданным сопротивлением, довольно быстро сдался, хотя и сделал вид, что смиряется только потому, что столкнулся с непроходимой глупостью.
— Я, — орал он, остервенено жестикулируя, — с такими м…ками уже давно не…
Слава, больше не слушая Лешу, снова закрыл глаза. Дима сел на пол одновременно с Лешей и сделал постную мину. Он не боялся Лешиных ругательств, но и быть посредником ему не хотелось. Леша довольно скоро затих. В траурной тишине они просидели минут десять.
— Все, привал окончен, — грубо сказал Леша, вставая, — пошли, кони педальные, хватит рассиживать!
Слава за это время успел отдохнуть и прийти в себя. Но, отдохнув, он потерял свой запал, а с ним и решимость, поэтому он не стал больше спорить и молча поднялся. Дима уже был на ногах, всем видом выражая готовность идти дальше. Ребята понимали, что, когда Леша пребывал в подобном состоянии, становиться ему поперек пути все-таки не стоило. Помимо неожиданных приступов ярости, Леша отличался ослиным упрямством, которое в конечном счете помогало ему брать верх в любом разборе. Он, набычившись, двинулся по коридору; Слава и Дима двинулись за ним. На этот раз они не стали его догонять, а медленно побрели следом, поэтому Леша постепенно удалялся и скоро его шаги перестали быть слышны.